Грачёв давит на грудную клетку, давая продышаться, затем вытирает пот с шеи и груди влажным полотенцем. Что-то говорит, но я не слышу, потому что замечаю на трибуне Ингу с мамой. Вон они где сидят, в третьем секторе. Вроде как даже встречаемся взглядами, хотя отсюда трудно разглядеть. Улыбаюсь им, и до меня доносится голос Владимира Николаевича:
– Ты чего скалишься, Макс? Настроение хорошее? Рано пока радоваться, ещё два раунда.
Да, радоваться рано, и я продолжаю выполнять тренерскую установку, не даю сопернику разгуляться на дистанции, раз за разом вхожу на среднюю дистанцию, а когда там вымахиваюсь – на ближнюю, где и сам не против поклинчевать, чтобы немного передохну́ть. Всё-таки усталость даёт о себе знать, и такое ощущение, что американец чуточку посвежее. Не иначе последствия сгонки веса, хотя прошло уже… Почти две недели, кстати. Опять же, каждый бой отнимает силы, и к финалу боксёры подходят достаточно измотанными. Некоторые, правда, умеют восстанавливаться за день, но таких меньшинство. Надеюсь, мой соперник не из их числа, иначе в заключительной трёхминутке мне придётся туго.
Увы, американец третий раунд начал резво, обрушивая на меня удар за ударом, причём достаточно увесистые. При этом, когда я пытался пойти на сближение, он отступал назад и снова посылал в мою сторону перчатки. А когда на его физиономии появилась язвительная ухмылка, и я прочитал в глазах соперника, что он уже вешает себе на шею золотую медаль, у меня потемнело в глазах. Но не от упадка сил, а от захлестнувшей меня волны ярости.
Ах ты ж сука, он ещё лыбится! Да на, да получи! В эту атаку я вложил все оставшиеся силы. Сколько там до гонга? Минута, полторы? Плевать, силы закончатся – повисну на американце, обниму его, как любимую жену, и хрен он от меня отклеится.
Бью и понимаю, что попадаю. Первые удары он заблокировал, пытался работать уклонами, встречать, но я его попросту смял, оттеснил в угол, а когда он решил прижаться ко мне в клинче, оттолкнул его локтем и продолжил лупить в эту уже совсем не весёлую харю.
А когда голова соперника пару раз как следует встряхнулась, я на автомате добавил левой в печень (ну куда же без неё, любимой), и тут внутри меня словно бы опустили рубильник. Силы закончились как-то разом, руки повисли, и на что меня ещё хватило – так это слиться с негром в экстазе, то есть в клинче.
Почему рефери не стал считать Рамиресу нокдаун – так и осталось для меня загадкой. Скорее всего, потому что и он согласился клинчевать, чтобы, используя меня в качестве опоры, не свалиться на канвас.
– Break, – прозвучала команда рефери.
Он попытался растащить нас в стороны, и в этот момент лоб Рамиреса с глухим стуком стукнулся в мою правую надбровную дугу, а пару секунд спустя мой глаз залило чем-то тёплым и липким. Чем – это я сразу сообразил, особенно когда на мою красную майку капнули ещё более красные, почти чёрные капли. В этот момент меня волновал вопрос: какова глубина рассечения? Позволит ли она мне закончить этот в общем-то равный бой? Равный, если не считать вот этой атаки, когда судьи обязаны были засчитать несколько моих попаданий.
– Stop! Stop!
Рефери всё-таки растащил нас в стороны. Время остановили. Внимательно посмотрел на моё рассечение и махнул рукой в сторону столика, за которым располагался врач:
– Doctor, come here, please.
Тот неторопясь поднялся на ринг. Врач был наш, вроде бы с кафедры спортивной медицины Первого Московского Государственного медицинского университета имени И.М. Сеченова. В ход пошла перекись водорода, зашипело и в ране, зашипел и я от жжения в ней.
– Кровь я остановил, но рассечение глубокое, – сказал мне врач где-то минуту спустя, замазав рану вазелином. – Кровотечение может открыться в любой момент.
Досрочное завершение боя – и американцу присудят победу техническим нокаутом. Это будет катастрофа, особенно на фоне того, что до финального гонга остаётся где-то минута.
– Товарищ доктор, я должен закончить бой, – говорю я так тихо, чтобы кроме врача никто меня не услышал. – Вы же не можете допустить, чтобы победу отдали американцу.
И при этом с такой мольбой смотрю в его глаза, что тот отводит взгляд.
– Я давал «Клятву Гиппократа». А если твоему здоровью будет причинён непоправимый вред?
– Не будет, – мотаю я головой, надеясь, что при этом в стороны не полетят брызги моей крови. – Осталось всего ничего, я побегаю, так что он даже меня ни разу не достанет.