Вкус ее видимо тоже меняется. Капитан уже морщится каждый раз, когда кусает мою руку и делает первый глоток. Если и дальше пойдет подобным образом — меня отправят на «кухню». Туда, где содержатся остальные рабы.
Дот снова напомнил мне о времени. Осторожно спрыгнув с капсулы, я задержала дыхание. Тошнота стала чаще одолевать именно в такие моменты. Стиснув зубы, пару раз глубоко вздохнула.
Своими функциями дот немного похож на наш сотовый телефон. Можно звонить, писать сообщения, разговаривать по видеосвязи и выходить в инфосеть. Мне, как рабыне, эти функции были не доступны. Единственное что делал дот, это принимал звонки от хард Курта и оповещал о моих рабочих часах.
- Сама дойдешь или вызвать сингха?
- Сама. Надо быстрее восстановиться. "Движение — это жизнь," - философски
изрекла земной постулат и, шатаясь, направилась к выходу из медблока.
***
В космосе нет времен года: нет зимы и лета, нет весны и осени. Нет здесь какого-то конкретного вечера или утра, а есть только космос и более ничего.
Рэй Брэдбери
Два месяца назад
Я изнывала от одиночества, запертая в комфортабельной каюте. Единственными существами, с кем я могла перекинуться парой фраз были капитан и док. Но с ними не поговоришь по душам. Есть конечно и Кес, но после того, как она передала наш разговор хард Курту, я поостереглась делиться своими мыслями и желаниями. Мало ли какие умозаключения придут ему на ум.
После месяца вынужденной вакуумной тишины я, осмелев, попросила у капитана какую-нибудь работу, которая не требует умственной направленности. Прижатая к стене разъярённым хищником, торопливо объясняла свою необходимость участвовать в жизни других существ, а также в постоянном общении. В свое оправдание могла только ссылаться на свое психоэмоциональное состояние, которое напрямую влияет на физические качества моего тела, в частности на кровь. В конце концов мне разрешили участвовать в жизни нескольких десятков таких же рабов, как и я.
Теперь в мои обязанности входит ежедневное кормление семидесяти восьми
пленных. Была ли я счастлива от этого? Несомненно. Я не оправдываю себя,
такова была на тот момент наша жизнь.
В тот день я окрыленная бежала в жилой отсек, который находился на нижней
палубе, но то, что я увидела, поразило меня до глубины души. Два ряда клеток
размером два на два метра с живыми существами в них, которые в страхе отшатывались, едва я приближалась к ним. Изнеможденные голодом, они лежали на тонких матрацах и молчали. Ни о каком личном пространстве здесь и речи не было. Голые прутья и бетонный пол.
Неестественная тишина давила на нервы, выворачивала сознание и заставляла
двигаться. Я подходила к каждой клетке и старалась разговорить их обитателей, поддержать, посочувствовать. Некоторые агрессивно скалились, некоторые просто игнорировали, а некоторые, как и я, с удовольствием шли на контакт.
За месяц мне удалось пробить броню отчужденности почти у каждого обитателя этого сектора. Ежедневно два раза в день я спускалась к ним, чтобы накормить и напоить. Хмеры не следили за своими пленными, порой забывая об элементарном. Но были моменты, когда и сама подумывала о том, чтобы прекратить свои мучения. Только теперь я была не одна. Не могла бросить на произвол судьбы тех, кто смог довериться мне. Всего одиннадцать существ давали стимул бороться с апатией и безысходностью.
Там же я впервые увидела, как рядовые хмеры иссушают живое существо. Я стояла возле входа и набирала в тележку питательные пайки, которые служили то ли завтраком, то ли ужином для всех особей, независимо от расы. Веселый смех, доносившийся из глубин коридора, заставил нас, рабов, замереть в ожидании неизбежного.
Три молодых хмера вальяжной походкой вошли в отсек и замерли в предвкушении. Их довольные лица и улыбка на губах резко диссоциировалась с удушающим страхом и обреченностью. Прохаживаясь возле клеток, словно в зверинце, они выбирали себе жертву.
Нахальная ухмылка одного из них отразилась на лице, когда его взгляд остановился на пожилом кумирце. Я не осуждаю его, в стенах этого корабля каждый сам волен выбирать день и час своей смерти. А может он просто таким
образом дал шанс остальным прожить чуточку больше, кто его теперь знает.
Когда другие рабы испуганно жались к железным прутьям, кумирец спокойно сидел на своем грязном топчане и напевал незамысловатую мелодию. Хмеры злобно оскалились. Как я поняла позже, их разозлила не открытое пренебрежение раба, не его поза, а мелодия. Звуки, что он издавал, напевая чуть слышно, относились к погребальной песне.