*
Впервые в моей пустой памяти, за моими веками возник луч света. Я долго смотрел на барханы и жаркое марево. Я погрузился в этот новый вид летаргии и увидел... увидел ее. Не тебя.
*
Клара,
твое письмо в красивом конверте уже прибыло. Не сердись на меня больше.
Лалла Хадиджа
Я увидел ее в толпе, которая разбежалась в поисках укрытия от внезапного ливня. Она проплыла через площадь между покинутыми телегами и ржущими в испуге лошадьми. Аллея пальм кланялась ее беззаботной походке. Казалось, она скользит, хрупкая фигурка, не обращающая внимания на бурю. Флаги королевского дворца хлопали на ветру. Луч света пронзил облака, выбрав ее. Ребенок протянул к ней руки, а потом они оба исчезли.
Несколько людей отважились выйти на площадь, слепой возобновил свои жалобы. Продавец воды проклинал дождь. Должно быть, в тот неправдоподобный момент я видел сон. Вспышка благодати осветила привычный ход событий. С этого момента я стал ждать ее возвращения.
*
Лихорадка и жжение отделили меня от всего. Обеспокоенная моим затворническим молчанием, одна знакомая пригласила меня в свой рияд. Я лежал возле фонтана в патио. Длинные и прохладные пальцы ласкали мое лицо, мелодия унесла меня прочь. Когда я огляделся, красавица с ребенком проходила по аллее, ступая между норовистыми лошадьми. В конце концов, она открыла свою улыбку и сказала, что ее зовут Хадиджа. У нее были темные глаза. Рука ее маленькой дочери Сабах лежала на моих пальцах.
– Привет, – улыбнулся я ей, – я твой крестный отец.
Дочь Египта и Судана, она унаследовала свой крутой профиль у античного барельефа. Она нашла Сабах на берегу реки. Своими длинными руками она ткала сабри, шелк из кактуса, растущего в пустыне, когда ее похитил король из династии Алморавидов, умерший в стенах Марракеша.
С тех пор красавица пустыни и ребенок реки каждый день были у моей постели. Я рассказывал истории этим невероятно темным глазам. Сабах не понимала меня, но все равно улыбалась, ее мать это поощряла. Я попросил ее спеть мне. Иногда я узнавал напев французской детской песенки и подпевал ей, бормоча те кусочки, которые помнил. Сабах смеялась. Когда она вернулась из школы, она показала мне свою тетрадь с каллиграфическим арабским письмом и латинскими буквами. Я поздравил ее, она хорошо потрудилась. Однажды она спросила меня, когда мне станет лучше. «На это нужно время. Но ты можешь помочь мне».
Хадиджа села за стол, чтобы сделать несколько рисунков, а потом взяла меня за руку. Поначалу она ничего не сказала, а потом мягко опустила свою голову на мое ноющее плечо. Ее рука мягко коснулась моей щеки. Я поцеловал ее в лоб и закрыл глаза, вдыхая ее лимонный запах. Она заснула. Я наблюдал за ней, тронутый такой доверчивостью. Луч солнечного света открыл ей глаза, она улыбнулась и прижалась плотнее. Мы остались в той же позе, хрупкие и полные надежды. Она нежно меня поцеловала.
Мы уехали к берегам озера Лалла Такеркуст [81]. Вокруг лежали вечные снега. Сабах купалась, мы плыли по течению; рыбацкие лодки лежали без дела вдали, несколько чаек лениво парили над нашими головами. Бог зачах. Я вычеркнул Клару. Беатрис была ослепительна. Хадиджа твердо направляла меня к прохладным водам.
Я нашел оазис со столетними оливами у подножия Атласских гор, где я собирался построить глинобитный дом, в котором могли бы остановиться те, кого я люблю. Мы будем учить косматых детишек из ближайшего «дуара», деревни.
Они стали моими спутниками.
Одиссея
Мы с Виждан, моей маленькой дочкой, вместе прикреплены к параплану. Над нами распростерлось крыло – точно такое же, цвета неба и солнца, было у меня двадцать лет назад возле Шато-де-ла-Пунта. С залива Аяччо поднимается теплый ветерок.
– Летим, дорогая?
Хадиджа стоит по другую сторону:
– Будьте осторожны!
– Без проблем, – отвечаю я очень в духе Абделя.
Я ступаю вперед, крыло вздымается у нас над головами, на миг я приостанавливаюсь, и мы летим.
– Виждан! Посмотри на глупца, что летит там, слева. Может, посоревнуемся?
Я наклоняю крыло. Ниже, на крыльце, Беатрис в своем белом прозрачном платье и соломенной шляпке, с ленточкой цвета фуксии. Она была со мной все эти годы. В руке у нее корзинка с розами из сада.
Летиция толкает коляску, в которой находится под зонтиком ее младший ребенок. Сабах не отводит глаз от книги. Робер-Жан наклонился к своей невесте в тени цветущих каштанов. Ниже находится башня и часовня-усыпальница.
Мы крутимся в теплых лучах солнца. Виждан громко хохочет.
– Жизнь безумна, дорогая. Жизнь прекрасна!
Эс-Сувейра, август 2011
Послесловие
Оливье Накаш и Эрик Толедано, режиссеры фильма «Неприкасаемые» (2011) как-то позвонили мне в январе в 2010 года. Несколько лет назад они посмотрели документальный фильм, режиссером которого был Жан-Пьер Девиль, а продюсером – Мирей Дюма. Озаглавленный «A la vie, a la mort» (За жизнь, за смерть) (2002), он повествовал о неправдоподобной истории о том, как я, богатый и привилегированный паралитик, и Абдель, молодой человек, выходец из Северной Африки во втором поколении из бедного района, встретились и помогали друг другу много лет. Наши смелые режиссеры хотели снять фильм по ее мотивам. Мы с моей женой Хадиджей устроили для них, а также для актеров, которых рассматривали на главные роли, Омара Си и Франсуа Клюзе, обед в нашем доме в Эс-Сувейре. Мы неоднократно встречались, и наблюдать за съемками, одновременно читая сценарий, было удивительно.
Книга, которая вдохновила на создание документального фильма, «Le second souffle» (Второе дыхание) (2001), в то время уже не печаталась и была раскритикована. Фредерик Бойе – главный редактор Bayard Editions, моего издательства, предложил мне переиздать ее одновременно с выходом фильма, а также добавить предисловие и новые вставки, чтобы моя мучительная история соответствовала моменту. Поэтому часть «Дьявол-хранитель» вобрала в себя период времени между выходом книги «Второе дыхание» в 1988 году и встречей с Хадиджей в Марокко в 2004 году – тот же промежуток времени покрывает сценарий. Некоторые ограничения, связанные с фильмом и их собственным воображением, заставили режиссеров упростить, изменить, вырезать или придумать много событий.
«Неприкасаемый» относится и к Абделю, и ко мне во многих смыслах. Североафриканское происхождение Абделя привело к тому, что он всегда чувствовал себя изолированным во французском обществе, как неприкасаемый в Индии. Если бы вы затронули его чувства, он, вероятнее всего, ударил бы вас, и при этом он настолько быстро бегал, что полицейский лишь однажды поймал его за всю его продолжительную карьеру «плохого парня».
Что касается меня, запертого за высокими стенами своего парижского дома – золотой клетки, как называл его Абдель, – человека, который ни в чем благодаря своим деньгам не нуждался, меня можно было назвать властелином мира; ничто не могло доставить мне беспокойство. Или люди так думали. На самом деле, паралич всего тела и потеря чувствительности не давали возможности чего-нибудь коснуться. Все были настолько напуганы состоянием, в котором я пребывал, что даже боялись меня задеть, и если кто-то касался моего плеча, все были уверены, что это приносило мне муки.
Отсюда и «Неприкасаемые».
Так я и жил, лицом к лицу с невыносимым испытанием – пересматривать свое прошлое. Кое-что сразу показалось мне очевидным: я не мог его вспомнить! Сперва я объяснял это тем, что Абделя, ухаживавшего за мной, больше не было рядом. Но, как оказалось, все было намного серьезнее. Не считая тех случаев, когда я не мог вспомнить некоторых событий и очень туманно помнил даты, моя память становилась все хуже. Способность помнить прошлое - это привилегия здорового и процветающего человека. Когда ты беден или болен, твоя память сосредотачивается на том, что происходит здесь и сейчас, пока ты борешься, чтобы заработать себе на жизнь или выжить. Только богатенького парня из высшего общества могут беспокоить бисквиты Пруста[82].
Так же было, когда я писал «Второе дыхание» в период между 1998 и 2001 годами. Я был погружен в отчаянье – моя жена Беатрис недавно умерла, у меня начались невропатические боли, и я сказал тогда, как тяжело снова склеить осколки прошлого. Боль разрушает память. Здоровый человек превращается в старика, который хранит воспоминания и скорби; моя память гладка, как пемза, все мои воспоминания исчезли.