Только одно выделялось из общей картины: кучи ярко-розовых пластиковых ящиков, сваленных у двери. Все были отмечены изображениями улыбающейся розовой пони из Министерства Морали. На крышке одной из коробок я заметила планшет со списком, который гласил:
«Последовательность Действий при Оценке Места Преступления от Министерства Морали для Супер Пупер Умных Пони-Детективов».
V 1) Разузнать, кто плохой пони.
V 2) Арестовать плохих пони.
3) Найди доказательства, что плохие пони — плохие.
4) Допросить плохих пони, чтобы узнать, где остальные плохие пони.
5) Повторить шаги 1+2.
В этот момент, пусть и не особо разбираясь в оценке мест преступлений, я чрезвычайно обрадовалась факту, что Пинки Пай не составляла процедуры безопасности для Стойла Девять Девять. Сомневаюсь, что хоть кто-то смог бы избежать подпадания под этот список. Я порылась в ящиках, поглядывая по сторонам и держа дробовик наготове, чтобы не быть захваченной врасплох чем-нибудь говорящим или летающим, но они все оказались пусты, кроме множества приглашений и пластиковых пакетиков. Хотя, в поле над ПДОМПММСПУПП была проставлена дата, заинтересовавшая меня. День падения бомб.
Украшения, как в клинике Флаттершай и Хэппихорне? Поиски доказательств в доме, окруженным магическим пузырем? И что за выдающаяся личность была арестована прямо перед падением бомб? В книге, найденной мной в Башне Тенпони, говорилось, что это место было рядом с горой Черного Пони, а еще сюда меня направил Крупье.
Дом Голденблада.
Стоя там и разглядывая гостиную, я почувствовала, как по спине побежали мурашки. Именно здесь жил жеребец собственной персоной, здесь рождались все его замыслы. И здесь он недолгое время проживал вместе с Флаттершай. Совершенно ясно, что он изо всех сил старался сделать это место и её домом тоже. У этого жилища не было ни капли той показушности, присущей особняку Блюблада. Каждая деталь обстановки казалась простой в своем исполнении, и все же невозможно было отрицать высочайшее качество деревянной резьбы.
Стигиуса же больше заботило моё состояние, пока я сидела, глазея на обстановку и украшения. Здесь я могу выяснить все, чего так желала знать! Если из этого дома ничего не пропало… тогда мне остается только поискать! Сон никуда не убежит.
Первый этаж практически полностью занимала библиотека, своего рода мастерская, уборная и кухня, примыкающая к гостиной, куда открывалась входная дверь. Лестница вела к галерее, протянувшейся над закрытыми комнатами, и еще больше дверей выходили на неё. Я подбежала к кухонным шкафам, открывая их один за одним, но обнаружила лишь, что никакой еды в них не было. Хотя тарелки были аккуратно сложены, а столовые приборы до блеска начищены. Холодильник оказался не просто пуст, он был практически вылизан дочиста.
В библиотеке находились книги по истории, политике и остальным наукам, о которых я понятия не имела, потому что они были написаны на зебринском и таких языках, которых я даже не узнавала. В ящиках столов лежали бланки, свитки, перья и чернильницы — все аккуратно разложенные по своим местам. Везде было прибрано и, по большей части, чисто от пыли. Меня поразило, как много фотографий стояло у него на столе. В большинстве своем это были изображения улыбающейся Флаттершай, державшей своего маленького кролика, но на соседнем фото на меня смотрела Луна, обнимающая смущенного Голденблада без его привычных шрамов. Еще там была картинка Твайлайт Спаркл и подросшего Спайка, сидящего на сокровищах в своей пещере. Эпплджек на пару с Эпплснеком, находившиеся на каком-то званом вечере и оба выглядевшие, будто не в своей тарелке. Невероятно молодая Пинки Пай, пляшущая с друзьями вокруг беззубой ящерицы. Реинбоу Деш, летящая в строю. Рарити в потрясающем черно-красном наряде.
Но, сидя и рассматривая его стол, я заметила и кое-что отсутствующее. Ни записок. Ни мусора в корзине. Ни исписанных карандашей, крошек или грязной посуды. Ни писем, нуждающихся в ответе, ни адресных книг и даже никакого терминала. По сути, комната была настолько чиста, что мне едва верилось, что ей когда-либо пользовались.
Мастерская, как и библиотека за соседней дверью, была идеально прибрана. Инструменты висели на стене рядом с верстаком, молоточки, щипчики и увеличительные стекла на кожаных налобниках — все аккуратно развешаны. В углу находилась что-то вроде печи из тяжелого камня. Я нахмурилась и заглянула внутрь. Полностью вычищена от пепла. В шкафчиках под верстаком лежали мотки медной, серебряной, золотой и стальной проволоки, каждая отмечена небольшим надрезом. Богини, как же этот серый ночной пони посмотрел на меня, когда я распихивала по сумкам эту проволоку, чувствуя себя при этом ужасно неловко.
Я снова огляделась. Нигде не было видно незаконченных проектов. Или кусочков проволоки, разбросанных по полу. Никаких намеков на то, что здесь действительно кто-то жил много лет назад. Я оглянулась на Стигиуса, поймав его вопросительный взгляд, и вздохнула.
— Прости. Когда-то здесь жил один пони, который делал очень много таинственного. Я надеялась, что смогу найти здесь хоть какие-нибудь отв…
Почему я слышала музыку? Вдалеке и с помехами, словно плохую запись. Я медленно осмотрелась. Стигиус у верстака то и дело пропадал из поля зрения, сменяясь желтой фигурой, двигавшейся, словно призрак.
— Постой-ка… — пробормотала я, осторожно отойдя в угол мастерской. Чем дальше я отходила, тем больше пропадал Стигиус и сильнее проявлялся Голденблад. Я услышала душивший его хриплый кашель. На его лице была прозрачная пластиковая маска, а сам он левитировал перед собой отрезок серебряной проволоки. В конце концов, когда я оказалась прямо в углу, его изображение стабилизировалось.
Выглядел он ужасно. Весь покрытый бинтами, некоторые были пожелтевшими и грязными. Все же, несмотря на влажный хрип из легких, его магическая хватка не дрожала, когда он, словно глину, сплавлял стальные и золотые листья с серебряной проволокой. Радио на столе рядом с ним играло мелодию знакомого струнного инструмента.
— Профессор? — донесся мягкий женский голос со стороны двери, и, словно материализующееся привидение, возникла побитая черная единорожка. Её широко распахнутые серебряные глаза блестели слезами. На боку красовалась одинокая свеча. Она шмыгнула и потерла нос.
Он не поднял глаз от работы.
— Я… не профессор… больше нет… Псалм, — прохрипел он своим, будто булькающим голосом. Он повернулся к ней, медленно, словно каждое движение было для него агонией. Его взгляд сфокусировался на шмыгающей кобылке.
— Это не твоя… вина, Псалм.
Эти слова вызвали совсем другой эффект.
— Как вы можете так говорить? Это моя вина! За все это! — всхлипнула она и осела, повесив голову. — Если бы я… если бы они… О Луна, жаль, я не умерла вместе с остальными!
Он медленно поднялся, проковылял к свернувшейся калачиком кобылке, и, преодолевая чудовищную боль, обнял её.
— Это… не… твоя вина… — прохрипел он, затем зашелся в ужасном кашле.
— Я не должна была так поступать. Я… они сделали это из-за меня.
Он ответил ей короткими отрывочными фразами, которые я связала вместе.
— Не тебя стоит винить, Псалм. Только не за твою доброту. В случившемся в Литлхорне нет твоей вины, и ты не должна брать за это ответственность. — Она погладил её гриву. — Хотел бы я помочь тебе понять это.
Он держал её в своих копытах, пока рыдания не стихли.
— Ну вот… лучше? — Она кивнула и вытерла нос.
— А что насчет вас, профессор? — спросила она, обеспокоено нахмурившись. — Когда вы упали во время речи… Я так испугалась.