Он протянул мне свой дымящийся напиток и, глядя прямо в глаза, спросил: — Ты мне доверяешь?
Я просто кивнула и протянула свободную руку.
— Хорошая девочка, – он отдал мне свой стаканчик, развернулся и начал карабкаться по лестнице бог знает куда. Я слышала стук его ботинок по каждой металлической ступеньке, потом какие-то железные скрипы, прежде чем порыв ледяного ветра пронёсся вокруг меня, и котельная наполнилась светом.
— Я иду за кофе, – услышала я его слова, когда он спускался назад, — так что даже не думай лезть с занятыми руками.
Секундой позже он спустился передо мной и взял свой кофе.
— Тебе, должно быть, стоит подняться первой, так что если ты поскользнёшься, я буду здесь, чтобы смягчить твоё падение. Как думаешь, сможешь подняться с одной рукой? Если нет, я оставлю свой стаканчик здесь, а твой понесу.
— Вау, – я посмотрела на люк и сказала: — Какое галантное предложение.
Он поднял брови и сказал: — Ну или мне очень нравится вид того, как эти кожаные штаны обтягивают твою задницу.
Скажи это кто другой, я б по морде дала. Но его лукавая усмешка подсказывала мне, что он сказал это нарочно, потому что знал, что это меня заденет.
Я закатила глаза и принялась взбираться наверх.
Поднявшись по лестнице и оказавшись на крыше, на меня обрушился ледяной зимний воздух. Ник появился позади меня, и прежде чем я успела осмотреться, он сказал: — Закрой глаза.
Я послушалась, но проворчала: — Кажется, на крыше это не лучшая идея.
— Знаю, знаю, – сказал он, и я почувствовала, как он взял мою свободную руку и повёл меня. — Но я обещаю не убивать тебя. Просто не хочу, чтобы ты увидела это до тех пор, пока не встанешь в идеальное место.
— Я уже видела город с сорок второго этажа. Насколько это может быть круче?
— Ты даже не представляешь. – Я позволила ему вести меня, обходя разные предметы, пока наконец он не остановился. Его тёплое дыхание коснулось моей щеки, когда он наклонился ближе и тихо сказал:
— Ладно, Эмми, открой глаза.
Признание №15
В седьмом классе я записалась на баскетбол, думая, что это сделает меня популярной. Играла в розовых конверсах, и за весь сезон набрала два очка от силы. Короче говоря: не прокатило.
Открыв глаза, я затаила дыхание, поражённая красотой. Если вид с небоскрёба захватывал своим размахом, то здесь я словно утопала в объятиях любимого города. Мы находились прямо в сердце Старого рынка, возвышаясь над ним, наблюдая за прогуливающимися людьми, конными экипажами и величественным фонтаном, установленным прошлым летом.
Мы были внутри Старого рынка, а не над ним, но оставались невидимыми.
Это было захватывающе. Я прошептала: — Это волшебно.
— Верно? – сказал он, глядя на что-то на горизонте. — Моё любимое место в городе.
— И снова, кто ты? – я сделала глоток густого сливочного кофе с шоколадом и посмотрела на его волевой подбородок. — Как ты узнал об этом месте?
— Мой брат раньше жил в этом здании, – ответил он всё ещё глядя куда-то вдаль. — Поэтому каждый раз, когда я приезжал к нему, мы всегда проводили время здесь, наверху.
— Повезло. Мои братья мелкие, да и вообще не родные. А где он теперь живёт?
Я смотрела на фонтан, но когда Ник не ответил, я повернулась к нему. Теребя манжеты рукавов, он вздохнул и сказал: — Да, это неловко. Его… нет в живых.
О нет. Та авария. — Ник, я...
— Он погиб в аварии на квадроцикле.
— Ник, прими мои глубочайшие соболезнования.
Он пожал плечами. — Всё хорошо, не то чтобы это произошло недавно. То есть, прошёл уже примерно год.
— Год? Это совсем немного времени. – Год, словно это было вчера.
— Всё нормально, – он не выглядел опустошённым, как после свежего горя. Он выглядел... отягощённым. Истощённым. Изнурённым этим, когда он устало улыбнулся мне. — Я не хотел сваливать это на тебя. Об этом странно говорить.
— Ну...
— Сегодня, как раз, годовщина, – Он сглотнул и попытался выглядеть безразличным, говоря: — Он умер на прошлый День Святого Валентина.
— Серьёзно?
Он слабо улыбнулся и сказал: — Как тебе такой подарок на праздник любви?
— На твоём месте я бы хотела врезать всем, кто говорит о цветах и конфетах. – Меня мутило от мысли, что кто-то мог умереть в день, когда другим присылают букеты из воздушных шариков и пиццу в форме сердца. И ещё я чувствовала себя маленьким ребёнком из-за того, что жалела себя из-за годовщины расставания родителей, когда Ник переживал такое. — Да кому вообще не всё равно?
От этого его улыбка стала чуть шире. — Согласна?
Теперь всё обрело смысл: то, как он жил жизнью взрослого в теле старшеклассника. Как могли выпускные, вечеринки и баскетбольные матчи казаться чем-то большим, чем бессмыслицей, после пережитой потери?
— Я полностью пойму, если ты не захочешь продолжать со мной ДБП, Ник, – я поставила свой стаканчик рядом с его, спрятала руки в карманы и почувствовала себя виноватой за то, что втянула его в свои приключения. — Может, тебе лучше...
— Побыть с моими родителями и слушать, как тихо стало в доме? Нет, это гораздо лучше.
Я направилась за ним к скамейке, примостившейся у засохшего растения на углу крыши. Он опустился на неё, а когда я села рядом, его рука нежно скользнула по моему рукаву, притягивая меня ближе. Он посадил меня так, чтобы моя спина уютно устроилась на его груди. Его рука обняла мои плечи, а подбородок мягко коснулся макушки моей головы.
— Тебе так удобно? – прошептал он, и его голос ласково вибрировал у меня в ушах.
— Угу, – тихо ответила я.
Мы сидели так, молча наблюдая за раскинувшимся перед нами миром, казалось, целую вечность. Но это не было неловко, просто тихо.
— Знаешь, что самое странное? Это разобщённость между жизнью и смертью в моей голове, – голос Ника был невозмутим, когда он сказал: — Я могу провести час думая о том, что он мёртв, но через пять минут, если я услышу шум в коридоре, то подумаю какую-то чушь вроде: «Эрик, наверное, принимает душ». Будто мой мозг знает, а память забывает, что-то такое.
— Это невероятно ужасно.
— В каком-то смысле, – его голос был тихим и солнце немного согрело мои щеки, когда он сказал: — Но часть меня любит эту путаницу, потому что на ту долю секунды кажется, что всё нормально. Странно, правда?
— Вовсе нет. – Мне было больно за него, и я положила свою руку на его. — Но после этой доли секунды, следующая доля секунды ужасна.
— Хуже не бывает, – он издал звук, похожий на смесь смеха и стона, и сказал: — Откуда ты это знаешь?
— Не знаю, как этого могло не быть. – Я провела пальцем по его костяшке и спросила. — Вы были близки?
— Да. Ну, близки так, как близки братья с разницей в три года. Мы большую часть детства дрались, но всегда были вместе.
— Тебе, наверное, сейчас очень одиноко. – Я знала, что есть вещи и похуже одиночества, но также знала на собственном опыте, что пустая ноющая боль одиночества может быть совершенно удушающей. Я повернулась на скамейке, положила руки ему на щеки, поражённая печалью в его глазах.
Я понятия не имела, что делаю, но чмокнула его в кончик носа. Потому что здесь речь не шла о парнях и девушках, любви и влечении, а о человеческой душе, которая нуждается, чтобы её поняли. Я знала это, потому что, хотя это и не было сопоставимо с тем, что он, должно быть, испытывает, я часто ощущала подобное одиночество. Каждый раз, когда мама забывала, что это были выходные у неё, или папа оставлял мне записку с просьбой заказать пиццу, потому что он, Лиза и мальчики уже поужинали, я чувствовала себя самой одинокой в мире.