Следующая пробудка была для меня уже не совсем по-собственному желанию-разбудила меня и Славю Ольга, потряхивая нас за плечи.
— Просыпайтесь, голубки, прибыли, — с грустной улыбкой проконстатировала она.
Обменявшись со Славей улыбками, мы вышли из автобуса наружу, уже последними, забрав свои вещи.
Город. Конечно, я представлял его по-разному, склоняясь то к скромному городищу среди деревень и полей, то к какому-нибудь крупному областному городу, навроде условного Якутска для республики Саха. И всё-таки первый вариант был истинной. Небольшой, видимо небогатый, потёртый временем и отсутсивем надлежащего ухода с поддержкой бюджета, но не заброшенный, не превратившийся в простой узел связи между мёртвыми сёлами и крупными урбанизированными клочками земли, нет, девяностые, как явление, в этом мире ещё не наступили, в этом месте точно.
— Ну что же, ребята, — Ольга снова обратилась к нам, кажется, едва сдерживая слёзы. — Вот и пора прощаться, снова. Сейчас вы разбредётесь по поездам, или даже автобусам, а мне, с Виолой, обратно, лагерь закрывать. И я снова надеюсь, что мы ещё увидимся вновь, в следующем году, или даже в уходящих деньках августа этого, а может и на других каникулах. Как уж карта ляжет, — негромко, с проскакивающими нотками грусти в голосе и улыбке, говорила вожатая.
Мы все обнялись снова. И хоть у многих наверняка был шанс и желание приехать сюда снова, но всё же эти объятия были как последние. Мы распрощались, все разошлись, лишь несколько человек разбрелись по двойкам-тройкам, а я направился со Славей, моей единственной ниточкой с жизнью в этом новом-старом месте.
— Ты будешь уезжать вместе со мной? — она усмехнулась, так же не без доли горичи в голосе, следуя к нужной ей остановке общественного транспорта.
— Ну, поскольку сбагрили меня в лагерь на две недели, то ещё одна у меня точно в запасе. Надо только предупредить что ль… по телефону.
— Ох и планы у тебя! А назад как? — уже ярче улыбнувшись, спросила она обеспокоенно.
— По ситуации, что-нибудь придумаю. Может, у тебя на шее останусь, — улыбаясь, ответил я и остановившись у ближайшей телефонной будки.
Славя лишь покачала головой и сказала, что подождёт у кассы. Я, меж тем, не веря в существовании не то, что моих родителей, но даже в наличии места жительства более старших родственников, всё же стал набирать единственный номер, который я запомнил за всю свою жизнь.
— Ну давай, железяка, восемь, девятьсот двадцать один… — проговаривал я себе под нос, проворачивая колёсико на нужных цифрах.
И каково же было моё удивление, когда действительно пошли гудки! Я был просто шокирован, сердце в пятки ушло, сознание помутнело, а ноги подкосились. Неужели я дозвонюсь до тех, которых не знал уже долгие и долгие годы, до тех, кто был в моёй жизни лишь строчкой в графе «расходы», ещё одним минусом на общий баланс? Наконец, гудки закончились, но не от окончания времени на дозвон, а от поднятия в трубке. Твёрдое и исключительно утвердительное «да» услышал я на том конце провода. Голос принадлежал явно не мальчишке, но и не пожилому человеку, но мужчине средних лет, что называется «в самом расцвете сил», с примесью армейской дисциплины и выслуги, даже железность и строгость можно было различить в этих двух буквах, одном слоге, произнесённом спокойно, без удивления и заинтересованности.
— Григорий Семёнович? — сухо спросил я сглотнув, крепко сжав в руках трубку, стараясь не вывалить её из трясущихся и вспотевших рук.
Как ни странно, но конструктивного и продолжительного диалога не получилось. Делового военного мало интересовали «подростковые выходки» и звонки из будущего. Проще говоря-он не поверил мне, не поверил, что я его внук, носитель отчества его сына. который и родился-то едва ли не вчера, не верил он и в рассказы про другие меры, будущее, аномальный лагерь и такую же Зону на месте какого-то там Чернобыля на территории какой-то там Украины, даже не УССР, про судьбу родины своей, будущее и прочее, прочее. Он просто повесил трубку, не стал опускаться до грубых ответом, или угроз, унижаться с требованиями и просьбами не звонить сюда. Просто спокойно попрощался и положил трубку. Как-будто могло быть иначе.
— Поздравляю, на неопределённый срок, от недели точно, я весь твой, — с улыбкой пообещал я Славе, когда, повесив трубку, пришёл в себя и вернулся к ней.
— Как здорово! — она счастливо взглянула на меня и, повесившись мне на шею, крепко поцеловала в губы, однако не стала затягивать поцелуй надолго, но показала сразу два билета. — Я так и подумала! Потому взяла сразу два. — пояснила она.
— Теперь я твой должник, буквально, — подметил я, обняв её за талию и мягко улыбнувшись в ответ.
— Да ладно тебе, брось, — она махнула рукой и, поглядев мне за спину, развернула меня, после чего подбежала к своему чемодану. — Удача-то какая!
К остановке уже подъезжал ещё один автобус.У него, вместо номера, была лишь написанная краской надпись об начальной и конечной остановке. Учитывая радость Слави, я сразу понял, что это нужный нам транспорт, помог ей занести чемодан, подождал, пока она отдаст билеты, да и разместился вместе с ней в пустом салоне.
— А куда едем-то? — решил спросить я, ложась на Славины колени.
— В деревню, — ответила она, погладывая в окно, положив голову на левую руку. — Я, после лагеря, не сразу домой. Нужно прабабушке в деревне помочь.
— Даже так… что же, буду рад помочь тебе в хозяйстве, заодно с родственниками познакомлюсь твоими.
— Главное не переборщи с чем-нибудь, — хихикнула девушка.
— Обязательно, — пообещал я ей с улыбкой, ну, а вскоре мы снова уснули-путь-то предстоял не близкий, а поговорить мы всегда успеем.
Но вот я снова в лагере. Сейчас тут тёмная ночь, а я сижу, облокотившись об постамент памятника Генде, в луже собственной крови и в почти уничтоженной амуниции. Боль прошла, словно её и не было, но осадок остался, арматуры, к слову, тоже нет. Значит, не всё так плохо, а может это, всё же и чистилище?
Вот там, впереди, я видел ворота лагеря. Они были открыты, сияли тусклым красным светом, от них веяло сквозняком, точнее даже сильным ветром.
— Он должен быть уничтожен, — в который раз услышал я. — Мы должны остановить его.
Вокруг же памятника располагался другой свет, какой-то мягкий оттенок голубого, дул слабый и приятный ветерок, но так же звучали голоса, спокойные, какие-то миролюбивые.
— Мира, мы хотим мира, он не понимает.
А затем передо мной появилась она. Я не знаю кто и откуда, я даже не могу разглядеть что-то, кроме её тёмного силуэта. Она стоит почти в упор ко мне, чуть наклонившись надо мной и словно прожигает взглядом. Она тут не просто так. Может, что-то спросить у неё? Да. Как там погода? Нет, глупый вопрос. Может, спросить, как её зовут? Слишком банально, я и не знаю, что у неё спросить. Но вот надо ли спрашивать-то? Впрочем, она не оставляем мне времени на раздумья и спрашивает сама:
— Ты пойдёшь со мной?
Почему-то так не хочется отвечать, такой сложный, но простой вопрос, требующий ответа, пусть и не немедленного, а если и не отвечать, то и не проснёшься никогда, почему-то это я знал, и этот вечный сон не есть смерть. Я задумался. А что же мне ответить-то? И я нашёл, что ответить… и ответил.