— Шеф, — решительно ответила я, — ничего не могу сказать по этому поводу.
Некоторое время Траччио стоял, покачивая папкой, затем кивнул и швырнул ее в самый нижний ящик стола.
— Ладно, забудем обо всем. Ты проделала огромную работу, Линдси, и никто не сумел бы выполнить ее лучше.
Эпилог
Я улечу далеко
Четыре месяца спустя...
Мы собрались в церкви на Ла-Салле-Хейтс ярким и чистым мартовским вечером почти через пять месяцев после того страшного кровавого дня, когда здесь прогремели выстрелы. Следы от пуль были аккуратно закрашены, а арочное окно с некогда чудесным витражом закрыто занавеской, специально приготовленной для сегодняшнего события.
В церкви присутствовало все городское начальство с женами и детьми. Между рядами суетились телевизионщики, старательно снимая все, что могло пригодиться для вечернего выпуска новостей.
На небольшом подиуме детский хор тщательно выводил «Я улечу далеко», и их звонкие голоса гулко разносились под сводами церкви и были слышны даже во дворе. Многие прихожане прихлопывали в такт церковного гимна, а некоторые просто сидели молча, вытирая слезы.
Джилл, Клэр, Синди и я стояли в самом конце зала и с волнением слушали детей. Когда они закончили исполнять гимн, на кафедру медленно поднялся Эрон Уинслоу. Он был прекрасен в своем черном одеянии, откровенно гордился своими воспитанниками. Эрон продолжал встречаться с Синди, и мы очень радовались, что из них получилась такая замечательная и на редкость счастливая пара.
Заметив пастора, прихожане затихли. Эрон оглядел переполненную церковь, повернулся к детям и произнес:
— Всего лишь пять месяцев назад звонкие детские голоса были прерваны выстрелами сумасшедшего убийцы-маньяка. Я видел, как пули свистели над головами детей, врезались в стены церкви и разрушили наше чудесное окно с красивыми витражами. Все дети были охвачены ужасом и никак не могли понять, почему в них стреляют. И мы до сих пор задаемся вопросом, ради чего пострадали самые юные и самые невинные из нас?
Из глубины зала донеслись громкие крики «аминь». Синди наклонилась ко мне.
— Он хорош, не правда ли? — прошептала она мне на ухо. — Он самый лучший проповедник, потому что всегда говорит искренно.
— И ответ на этот вопрос заключается в следующем, — продолжал тем временем Эрон, обращаясь к притихшим прихожанам. — Эта невинная жертва проложила нам путь, по которому мы должны пройти. — Он сделал паузу и обвел взглядом притихший зал. — Мы все связаны одной нитью. Все, кто пришел сюда, чтобы почтить ее память, и те, кто понес невосполнимую утрату. Все мы — черные и белые — страдаем от ненависти. И тем не менее каким-то чудесным образом нам удается преодолеть ее. И мы выдержим это испытание, я не сомневаюсь.
Он кивнул группе празднично одетых детей, которые стояли возле белой занавески. Девочка лет десяти с косичками потянула за веревку, и занавеска упала на пол. В зале раздались восторженные возгласы. Помещение церкви залилось ярким солнечным светом, пробивающимся сквозь новое витражное стекло. Все дружно зааплодировали, а детский хор запел новый гимн.
Я слушала звонкие детские голоса, и в душе рождалось щемящее чувство боли и сострадания. Мне подумалось, как много важных событий прошло с тех пор, когда я впервые приехала сюда расследовать убийство Тэйши Кэтчингс. Я так растрогалась, что на глазах появились слезы. Клэр заметила мое волнение и пожала мне руку, Синди обняла за плечи, а сзади я чувствовала горячее дыхание Джилл.
— Я была не права, — тихо промолвила Джилл, — когда сказала еще в больнице, что этот негодяй неизменно побеждает. Нет, мы победили, а такие отбросы общества всегда терпят поражение, хотя и причиняют немало зла. Просто иногда надо дождаться окончания игры.
Мы смотрели на новое витражное стекло, на котором Иисус, облаченный в светлые одеяния, благословляет своих последователей, а над его головой ярко сияет нимб. Позади Христа идут его сподвижники и среди них — женщина. Она обернулась и протянула руки навстречу маленькой черной девочке.
И эта девочка очень была похожа на Тэйшу Кэтчингс.
Через две недели, в пятницу вечером, я пригласила подруг к себе домой на ужин. Поводом послужили слова Джилл, которая сообщила, что у нее важные новости и она хочет поделиться с нами.
Возвращаясь с рынка с двумя огромными сумками продуктов, я наткнулась в вестибюле дома на кипу почтовых отправлений. Среди них были каталоги, журналы, почтовые извещения и рекламные объявления.
Я хотела пройти мимо, но неожиданно остановилась. Из-под этой горы бумаг виднелся уголок белого конверта, украшенный голубыми и красными стрелами. Но мое внимание было обращено не на конверт, а на почерк отправителя. У меня даже дух перехватило от изумления. На конверте был обратный адрес — «Кабо-Сан-Лукас, Мексика».
Я поставила сумки на пол, взяла конверт и открыла его. Внутри оказались небольшая фотография и лист бумаги, испещренный до боли знакомым почерком.
"Моя любимая доченька, — говорилось в начале письма. — К этому времени тебе уже известна правда. Я проделал долгий путь, пока не остановился в этом чудном месте. Было нелегко, но я наконец нашел пристанище и не намерен метаться по жизни. Не сомневаюсь, ты поняла, что произошло на ступеньках Дворца правосудия в тот вечер. У современных копов гораздо больше прыти, чем у такого старика, как я.
Но я все же хочу, чтобы ты знала: я не испугался и пришел туда с единственной целью помочь тебе. А потом я несколько дней бесцельно болтался по городу и даже пытался навестить тебя в больнице. Ты не хотела меня видеть, ко я должен был убедиться, что с тобой все в порядке. И был счастлив, узнав, что это действительно так.
Я не нахожу слов, с помощью которых можно выразить мое сожаление по поводу случившегося. Я вновь разочаровал тебя и очень переживал из-за этого. Я часто совершал дурные поступки, натворил немало ошибок, и одна из них заключалась в том, что я потерял твое доверие. Неужели мне понадобилась целая жизнь, чтобы понять такую простую вещь?
Но в одном я все же был прав, и это для меня более важно, чем все остальное. Нет на земле таких людей, которые не нуждались бы в помощи и поддержке. Хотя бы иногда. И даже от своего отца".
Письмо заканчивалось словами: «Твой глупый папа», а чуть ниже была приписка: «который по-прежнему любит тебя».
Я прочитала это послание несколько раз, причем под конец уже не могла сдержать слез. Значит, отец все-таки отыскал такое место в этой жизни, где его никто не знает и не станет приставать с дурацкими расспросами. И вдруг мне стало больно оттого, что теперь я, возможно, никогда уже не увижу его.
И тут я вспомнила про фотографию. На ней был изображен мой отец в смешной гавайской рубашке, на фоне старой рыбацкой лодки длиной примерно двенадцать футов. А под фотографией была небольшая приписка: «Новый старт, новая жизнь. Я купил эту лодку и собственными руками покрасил ее. Наступит день, когда осуществится моя мечта, и мы снова встретимся...»
Сначала я рассмеялась, поскольку не представляла отца в рыбацкой лодке. Он же ничего не знает о рыбалке и о лодках! А океан видел лишь издали, да и то только по делам службы, когда следил за порядком в рыболовецком порту.
Но вдруг мое внимание привлекла маленькая деталь. На свежевыкрашенном борту этой посудины виднелась какая-то надпись. Я пригляделась, пытаясь разобрать мелкие белые буквы на голубом фоне лодки.
Это было название судна: «Баттеркап».