Из-за желания удержать тебя, я упустила нашу любовь.
Ты и в этом был прав, любовь действительно ушла и теперь я живу в сомнениях, смогу ли её вновь испытать. Моя душа сейчас, как пепелище, а там ведь долго ничего не растёт.
Однажды, когда мы с подругой хорошенько выпили, зная мою историю, она отвела меня на берег Днепра и сказала:
- Ты должна выкричать свою боль, поверь, сразу станет легче.
И я заорала, проклиная тебя, ругалась, как …не знаю кто, а потом долго ревела белугой. А наутро всё изменилось. Всё. Спустя неделю я познакомилась с хорошим парнем, мы часто встречаемся и отлично проводим время, я никуда не спешу и ничего не жду, а просто наслаждаюсь сегодняшним днем и всем довольна.
Так что прости меня, Женя, если своим последним проклятием я подтолкнула высшие силы отомстить за свои слёзы. Я не желала тебе зла.
И мы не враги.
Наверное, видеться нам пока не стоит, а если такое и случится, не паникуй – я изменилась и продолжаю меняться, надеюсь, в лучшую сторону.
И ещё, я нашла своё призвание – цветы и составление букетов. Вместе с подругой мы хотим открыть цветочный магазин и сейчас занимаемся изучением рынка и поставок цветов из-за границы. Не ожидал? А уж я-то…
И прости меня. А я прощаю тебя.
Желаю скорейшего выздоровления. Анна».
Женя отложил письмо дрогнувшей рукой и отвернулся к стене. Антон, которому он когда-то рассказал об Анне, понимающе молчал и ничего не спрашивал. А Лариса Евгеньевна, заметив, что сын просто вспотел от переживаний, молча ухватила письмо несостоявшейся невестки и вышла в коридор.
- Мать письмо забрала, - тихо шепнул Фроляк.
- Ничего, ей можно, - глухо ответил Женя, потому что понимал - родители вправе знать, что написала Анна. В конце концов, это касалось всех Семеновых.
Поздно вечером, когда Антон уснул, состоялась беседа, которую и мать, и сын так долго откладывали.
- Мне стыдно, - шепнул Женя. – Я словно увидел себя со стороны и ужаснулся. Это Я - эгоист и тряпка. Создал себе уютный мирок и жил в нем, пока всё устраивало.
- Не кори себя, вы были детьми, когда начали встречаться, - вздохнула мать. – Упрямо твердили, что будете вместе всю жизнь, а я знала – такого не случится, потому что, повзрослев, поймете, насколько вы разные.
- Столько ошибок наделали…
- Как и все. И хорошо, что вовремя остановились. А если бы нет? Свадьба, семья и абсолютное несчастье вдвоем. А потом крах, развод и горе из-за брошенных детей.
- Жуть, - вздрогнул Женя.
- Ага, так что всё к лучшему.
- Но Анна - молодец, знатно меня припечатала, правильно.
- У нас с отцом были похожие разногласия, - призналась Лариса, - я - властная, он – деликатный. Но мы создавали семью уже будучи взрослыми и, если я перегибала палку, отец уступал, но лишь в непринципиальных вопросах. Когда дело касалось чего-то серьезного, Владимир был, как кремень, и этот его внутренний стержень я ценю больше всего.
- А ещё ты его любишь, - подмигнул сын.
- Люблю. И горжусь, что этот интеллигентный, умный и порядочный человек рядом, иначе неизвестно во что бы я превратилась. И хорошо, если только в стареющую злобную Анну из прошлого.
Они помолчали.
- Ты похож на отца, Женя. – Лариса погладила руку сына. – И стержень его в тебе тоже есть, даже не сомневайся.
- Только что-то поздно он проявился, - хмыкнул печально парень.
- Повторяю, вы с Анной были детьми, вот и наделали ошибок.
- Ага, только я плыл по течению, а она управляла лодкой.
- Ну, знаешь, - хмыкнула мать, - девочки изначально практичнее и хитрее, умение манипулировать парнями у них в крови. Вот Анна и вертела тобой, как хотела. Пока не довертелась до разрыва.
* * *
Время шло и вскоре, к хромающему по коридорам Жене, присоединился Антон. Поддерживая друг друга, они наматывали «километраж» по больнице, возвращая энергию поврежденным мышцам, а рядом с парнями частенько семенил Иван Гаврилович, вздыхая, что если б не приехал ухаживать за сыном, то не узнал бы, что у него больное сердце.
- Не ври, - ругала его жена, - сколько раз я тебя просила показаться кардиологу? А ты лишь фыркал в ответ и сбегал на работу. – Небольшого роста, полненькая и хлебосольная Тереза Петровна закармливала всё отделение потрясающей выпечкой. Булки и рогалики, плюшки и рулеты она приносила еще теплыми, за что благодарные больные стали называть её «мать Тереза».
А спустя месяц Женя с Антоном попрощались с больницей и, стараниями Ларисы Евгеньевны, переехали в санаторий «Гопри», располагавшийся в городке с чудным названием Голая пристань. Тут парней лечили грязями, с ними занимался физиотерапевт, они много гуляли, разговаривая о своем будущем, и вскоре почувствовали себя вполне здоровыми, чтобы вернуться к нормальной жизни.
Херсон встретил их позёмкой, и немудрено, ведь наступил декабрь. Женя возвращаться на Киевщину по-прежнему не хотел, поэтому вместе с разросшейся семьей Фроляк переехал в их старый дом на окраине, заняв угловую комнату за кухней.
А дом, оставленный в наследство Антону, был интересным. Старый, но крепкий, сложенный из кирпичей, вперемешку с саманом, он уютно скрипел от порывов зимнего ветра и под этот скрип так сладко спалось, особенно под утро. Топили дом углем, которым их обеспечила военная часть, и полковник Саенко, иногда заезжавший проведать парней, любил поиграть с малышкой Женечкой, сидя у большой изразцовой печи на кухне.
Вскоре родители Антона вернулись к себе в Николаевскую область, но часто приезжали на выходные, загружая под завязку старенькие «Жигули» мешками с картошкой, капустой и другими овощами. А вот родные Лены, живущие под Очаковом, обеспечивали дом фруктами, так что яблоки, груши и виноград на столе никогда не переводились. Ну, а Лариса Евгеньевна, приезжая с мужем два раза в месяц, загружала хозяйский холодильник сыром, колбасами, мясом и салом (куда ж без него).
* * *
Для Антона и Жени первоочередной задачей стал поиск работы.
А вот её-то и не было.
Это сейчас с улыбкой называют те времена «лихие 90-е», но тогда, когда независимость Украины была только на бумаге, а фактически страна разваливалась от повсеместного хаоса, людям было не до смеха. Все ощущали себя, как в протекающей лодке – вроде, и плывёт понемногу, но проступающая вода под ногами тревожит, и страшно, удастся ли доплыть до берега и остаться в живых.
Жизнь была, скажем так, особенной.
Лихо мчали на иномарках мужики в малиновых пиджаках (элита) в сопровождении «бойцов» в спортивных костюмах. Словно тараканы из щелей повылазили «гопники», сбивавшиеся в «бригады», чтоб отбирать у людей всё, что понравится и всё, что плохо лежит. А плохо лежало многое – когда-то благополучные отрасли страны встали намертво и теперь их растаскивали все, кому не лень. Жутковато смотрелись пустые пролеты огромных заводских цехов, брошенные здания фабрик, остановленные новостройки никому не нужных теперь монстров промышленности. И среди этого хаоса вполне была понятна озлобленность безработных и тоска тех, кто исправно ходил на работу и не получал за это месяцами ни копейки. Честность и порядочность человека у многих стали вызывать жалость пополам с брезгливостью, ведь новый жизненный принцип гласил: «Если ты не взял то, что плохо лежит, ты – не честный, ты – дурак».
Как грибами после дождя, Украина обрастала рынками и базарами, где торговали всем подряд – от старья, разложенного просто на земле, до новомодных заграничных шмоток, завезенных «челноками» из Турции, Польши и Югославии. (Китай освоил украинский рынок немного позже). Черные плиссированные юбки и белые кофточки с набивными воротниками у женщин стали признаком зажиточности, а у мужчин превалировали «вареные» джинсы, турецкие свитера и, конечно же, барсетки. Зато зимой наступала эра кожаных дубленок (ещё недавно бывших несбыточной мечтой простого человека) и пуховиков.