Ещё бы шприцы были одноразовые… За те час пятнадцать, что я провёл в кресле, Борис Ефимович совершенно безболезненно просверлил каналы в больных зубах, удалил нервы, всё там внутри почистил и поставил пломбы из композитных материалов.
– Вот и всё, – довольно заявил Валин отец. – Два часа не есть, не пить горячего и слишком холодного. Твёрдую пищу постарайтесь не есть сутки. Десять лет этим пломбам я гарантирую. Если вы, конечно, не станете слишком часто подставлять челюсть под удары соперников. Вы ведь ещё и боксом занимаетесь, как я слышал?
– Так и есть, в воскресенье выиграл первенство области, – не смог я удержаться от саморекламы.
– Мои поздравления, молодой человек! Что ж, предложил бы вам чаю с тортом – у жены вчера был день рождения, и пара кусочков в холодильнике ещё лежит – но, как я уже говорил, два часа во рту не должно быть ничего, кроме слюны. Хотя… осталось ещё полкоробочки шоколадных конфет. Скушаете их потом за здоровье моей супруги.
От конфет я не оказался, пусть это и были «Птичье молоко», но этот сорт конфет мне всегда нравился. Сначала я любил обкусывать шоколадную скорлупку, а потом смаковать уже само суфле. И маму угощу, она хоть и не большая сластёна, насколько я помнил, но распробовать конфеты вряд ли откажется.
Но в любом случае, получалось, что на тренировку я шёл голодным, у меня даже в животе бурчало, когда я лупил по мешку и спарринговал с объявившимся Маминым. Тот, кстати, выдал ту же отмазку по поводу своего отсутствия на турнире, что и в моей прошлой жизни, за что удостоился от тренера пятидесяти штрафных отжиманий. Зато, вернувшись домой, сварил себе манную кашу с молоком, бросил в тарелку кусочек масла и с удовольствием всё это схомячил. Мама сегодня во вторую, снова идти встречать. Перед тем, как выйти из дома, успел накарябать в черновике две с половиной страницы, которые в машинописном варианте превратятся в одну. Ну и что, в любом случае дело с книгой движется, седьмую главу уже пишу. Такими темпами я не то что Нового года, до зимы успею написать книгу. И это с учётом загруженности в боксёрском зале и на репетициях.
Вчера показывала первые шесть глав Иннокентию Павловичу, до этого я рукопись ему не носил, так тот, читая, от преизбытка чувств даже слегка прослезился. А завтра понесу к Шульгину, забегу на перемене. Пусть и он оценит, внесёт коррективы, если где-то, на его взгляд, я успел накосячить.
А ещё на завтра до репетиции у меня был запланирован рейд по музыкальным отделам магазинов, торгующих электроникой. В задачу входило высмотреть наличие микшерского пульта и доложить об этом Бузову, чтобы тот, в свою очередь, поспешил раскошелиться. Хотя в отношении успешных поисков я испытывал сомнение, в «Электроне» в прошлый раз пульт мне не попадался, и не факт, что повезёт в других местах.
Ради очистки совести я снова заглянул в «Электрон», затем съездил на Коммунистическую в «Голубой экран». В отделе музыкальных инструментов пульта тоже не обнаружил, но задержался, изучая ассортимент грамзаписей. В этот раз моё внимание привлёк диск-гигант «Саймон и Гарфункель». Ого, оказывается, и эту парочку у нас на «Мелодии» издавали. Стоила, правда, 3.50, а я на всякий случай таскал с собой пятёрку и, ничтоже сумняшеся, приобрёл диск с хитами американского дуэта.
Я ведь не текстовик, а мелодист. Кто-то ищет какой-то глубокий смысл в текстах песен, а я прежде всего западаю на мелодию. Поэтому, наверное, не являюсь большим поклонником творчества Высоцкого. В то же время, например, обожаю Никольского, сумевшего в своём творчестве объединить и красивую музыку, и тексты, изобилующие яркими, сочными образами.
Или вот это:
И как тут не представить себя сидящим у окна, по которому сползают капли влаги, и за которым осенняя серость? Лично меня от этой песни сразу же охватывает щемящее сердце чувство какой-то светлой печали. Правда, строчка «Моя любовь сменила цвет» в толерантном будущем будет звучать двусмысленно, и вот сейчас-то мне почему-то очень хотелось, чтобы такое будущее не наступило.