Оставшийся день, проведенный в дороге, не принес ничего, кроме усталости. Я чувствовала себя обессиленной, да и голова кружилась сегодня не раз. Ночевки Святоша спланировал так, чтобы проводить ночи более или менее удобно, и пока что нам удавалось следовать этому плану. На сей раз мы укрылись от ночной тьмы в небольшом срубе, возведенном охотниками на лосей пару лет назад. Эти ребята, приходившие с большого тракта проездом через Семихолмовье, проводили здесь по полгода и бывали обычно довольно добродушными. Мы знали, что они пустят нас переночевать даже в том случае, если кто-то из них еще остался. Что вряд ли.
Возможность поспать целую ночь, не карауля костер вместо блаженного забвения, да еще на лежанке, а не на вбирающем сырость одеяле — о, Синее Небо, да ведь это почти счастье. Стены сруба прекрасно защищали от холода и ветра. Пахло, конечно, не цветами, но это ведь такие мелочи! Поэтому, несмотря на опустошенность и тошнотворную усталость, я приободрилась. Кончался шестой день нашего похода.
Мы растопили нехитрый очаг и сварили суп из парочки зайцев, подстреленных мной незадолго до темноты. Я даже позволила себе помечтать о том, чтобы остаться тут еще на пару дней, пока готовила постели. Басх сидел у очага все с тем же “Аэнсоль Драхт”, отстав, наконец, от довольного этим Святоши. Кажется, его дурное настроение оказалось так же легко излечимо теплом и уютом, как и моя усталость.
— Ну вот, — сказал Святоша, окончив все приготовления ко сну. — Не будет грехом сегодня выспаться. Здесь мы не замерзнем, даже если погаснет очаг. Главное, забраться под шкуры. Кто первый проснется, тот будит остальных — и выступаем.
— Как скажете, — отозвался Басх, отрываясь от книги. — Я правильно понимаю, что мы скоро выйдем из леса и поднимемся выше? Уже завтра?
— Мы поднимемся выше, — кивнул Святоша, — но не выйдем из леса. Аэнна-Лингэ еще растет по всем предгорьям, хоть на картах это и не всегда показывают. Просто становится хвойным и колючим.
— Какой он огромный, — задумчиво сказал Басх. — Я плохо представлял себе здешние места, когда ехал сюда.
— И как вам? — спросила я, забираясь на лежанку с ногами. Как же приятно оказалось избавиться от шубы и сапог!
— Очень необычное впечатление, — ученый поднял на меня миндалевидные эльфийские глаза, в которых отражался теплый свет очага. — Мне еще не случалось бывать в настолько безлюдных местах. Начинаю понимать отшельников, которые выбирают такую жизнь.
— И что же, по-вашему, их привлекает?
— Тишина. В такой тишине начинаешь лучше слышать самого себя.
Сказав это, Басх снова уткнулся в книгу. На его лице так и читалось: “Что-то я разговорился”. Святоша расплел волосы, причесался моим гребнем и, как всегда, быстро уснул. Я, не забыв о своем дневном желании, подобралась к его мешку и запустила туда руки. Фляжку найти оказалось легко. Гладкая на ощупь, она тускло блеснула, когда я извлекла ее на свет.
Откупорив ее, я вдохнула терпкий запах жидкости и сделала несколько обжигающих глотков. Следовало, наверное, что-то проглотить после, но я не стала, наслаждаясь немедленно возникшей в моей голове легкостью и теплом, бегущим по венам. Для того, чтобы расслабиться, мне хватит и пары глотков. Почти весь “сугрев” останется цел. Отпив еще немного, я закрыла ее и сунула обратно в мешок напарника, откинулась на шкуру и закрыла глаза, начиная проваливаться в сон и наконец-то чувствуя свободу от неуемных мыслей. Голос Басха извлек меня из блаженного забвения:
— Простите, Белка, вы еще не спите?
— Нет, — сонно сказала я, разлепляя веки уже с некоторым трудом. – Пока что нет, во всяком случае.
— Нет у вас желания немного побеседовать?
Это что я такое слышу? Сон отступил от полумертвой меня почти вмиг.
— Просто, видите ли, — продолжал Басх, — я столько времени провел с этими книгами, что порядком устал от них. Скоро я вообще забуду, зачем я их читаю.
— А сейчас все еще помните? – спросила я.
— Да.
Я слезла с кровати, всунула ноги обратно в сапоги и уселась напротив него около очага.
— И зачем же?
— Хочу понять, — сказал ученый, закрывая свой “Драхт” и откладывая. – История… она ведь не терпит белых пятен. Всему всегда есть объяснение. У каждого явления есть причина и повод. Но в интересующем меня периоде их… слишком много. Я не понимаю, как это допустили, почему обходят их молчанием… Как будто их… и вовсе… нет.
— А почему вы думаете, что они есть? – поинтересовалась я.
Басх рывком достал из сумки карту. Это была не та, старинная, с секретом, а новая, на который вычерчен был наш маршрут. Она развернулась на полу, и историк почти вонзил палец в то место, где отсутствовали Девять Стражей:
— Ведь Стражи – есть, верно? Тогда почему их нет здесь?
— Не знаю.
— А я – знаю. Потому, что проще забыть о том, в чем не можешь разобраться. Объявить несуществующим то, с чем не можешь справиться. Объявить неважным, несущественным! – Басх ударил по карте ладонью.
— Я думаю, мало кто может этого избежать, — хмыкнула я. – Зачем жизнь-то усложнять?
— А если ваша жизнь — поиск истины? — хмуро спросил ученый. – Если ваш долг – понять, в чем состоит правда? Можете ли вы закрыть глаза на вопросы, на которые трудно ответить?
Оглушенная ромом и горячностью его слов, я рассмеялась:
— Да ведь так поступают все, Басх! Возьмите любого человека, которому приходится принимать какие-то решения. Да в любую городскую ратушу загляните. Они даже не задумываются над тем, что может нарушить их душевный покой. Почему вас это так удивляет?
— А почему вас это не удивляет? Или вы не чувствуете, что это – порочный круг, из которого не вырваться?
От его слов мне снова стало смешно:
— Очень странно, что вы задаете этот вопрос мне, живущей теми лазейками, которые удается найти в законе. Или вы думаете, мы со Святошей подати каждую луну платим исправно? Если бы те, кто сидит там, в ратушах, придирались к каждой мелочи, нас бы не было.
Басх посмотрел на меня с удивлением:
— Но ведь… вы отчасти приносите пользу.
— Конечно, приносим, а то как же? Возим вещи, которые нужны людям, но которые те не смогут позволить себе купить с надбавкой из-за гигантской пошлины или вообще запрета, выставленного потому, что на какой-то попойке один князь изволил кинуть вилкой в другого. Или трахнул его любимую собачку. И, знаете ли, ни один из них не переживал, что не взвесил все “за” и “против”, принимая решение. Но при этом они могут быть вполне себе неплохими правителями, на которых народ вовсе не жалуется. Разве нет? К чему такие метания?
— К тому, что это, в конце концов, неправильно, — ученый начал злиться. – Вы же сами учили историю в Арэль Фир.
— Ну, учила, и что с того? – не стала отпираться я.
— Вы помните Саагир-Наохрем?
— Помню.
— Почему, по-вашему, об этом времени так мало рассказывают? И то – все какие-то предания. Ведь войны с эльфами длились несколько поколений! Почему неизвестно, отчего они прекратились, но вторжения в Тсе Энхэль Асуриат так и не произошло? Связь между ним и остальным миром оборвалась так внезапно, и никто не отвечает, почему.
— Я не настолько интересовалась историей, чтобы обратить на это внимание. Для меня вся история – это сплошное предание. Я ведь уже говорила вам, что живу сегодняшним днем.
Басх прижал ладони к вискам.
— Да, я понимаю. Но для меня это очень важно. Я очень хотел бы докопаться до ответов на множество оставленных официальной историей вопросов… Это моя цель. Я живу этим, если хотите. Вот вы о чем-нибудь мечтаете?
— Даже и не знаю. Проснуться завтра живой, наверное.
— Вы боитесь смерти?
— Конечно. Все боятся. Или вы – нет?
— Нет. Я бы с радостью умер, если бы это было нужно для моего дела.
— Я думаю, что этому делу вы нужнее живым, — сказав это, я улыбнулась ученому. Хотелось подсластить пилюлю, да и вообще в таком настроении мне хотелось поговорить о чем-то более приятном и спокойном, чем история и неприятная правда нашей действительности. Особенно мало желания я имела обсуждать последнее: в безоблачно честное и справедливое Воссиянное Царствие, которое обещают жрецы Синего Неба, я не верила, а значит, с этой правдой приходится мириться и принимать ее как должное.