Тут сзади послышался легкий шум, шаги, и спустя несколько мгновений румяный, выспавшийся Басх радостно приветствовал нас:
— Доброе утро! Спасибо за ваше удивительное гостеприимство, Ганглери. С вашей стороны так замечательно пустить нас под свой кров…
— Да мог ли я иначе-то поступить? – ответствовал Ганглери.
— Вы очень добры! – Басх сделал уважительный полупоклон.
— Что есть, то есть, юноша. И буду таким еще несколько дней точно, хотя и не ведаю, к чему это может привести.
— Что вы имеете в виду?.. – удивился Басх.
Ганглери простер руку в сторону входа в долину:
— Всмотритесь в этот чудесный вид. Не смущает вас в нем ничего?..
— Как странно, — Басх сощурился несколько близоруко. – Там словно что-то движется…
— Ага, — кивнул старик. – Что же, по-вашему?
— Не знаю, не разобрать…
— За нами пришла Адемика, — сказала я сердито.
Глаза Басха расширились, и румянец на его щеках померк за какой-то короткий миг.
— Да быть этого не может!
— Почему не может?
— Но они так давно не давали о себе знать, как же так…
— Что, если они решили, что вам не нужно мешать в вашем благородном стремлении добраться до Мастерской, а? – я не удержалась от шпильки. – Вы доставили сюда драгоценное крепление, осталось его у вас отобрать, и…
— Оно им ни к чему, — огрызнулся Басх. – Они не знают, как подступиться к механизму. Если б знали, уже давно сами бы пришли.
— Ну, теперь-то им есть, на кого рассчитывать! – я хохотнула. Ганглери с любопытством наблюдал за нами обоими, а меня несло. – Я все поняла. Они не хотят вам мешать. Они хотят, чтобы вы довели дело до конца! Вот увидите, они еще помощь вам предложат!
— Что за глупости вы говорите, Белка, — сказал Басх тихо и как-то угрожающе. – Это — только мое дело. Только мой труд! Я не буду работать с ними, особенно теперь!
— Ну, а что вы теперь-то будете делать? – спросила я. – Вы на них уже работаете. Засядете тут и будете ждать, пока они не уйдут? Думаю, они с удовольствием! Знаете, как в прятках в детстве – громко топая, а потом снять обувь и вернуться на цыпочках…
— Навелин!
— Не называйте меня так. Я Белка!
— Да не все равно ли вам, в конце концов?! – Басх разгорячился и уже кричал. – Вам ведь неинтересно! Я сегодня же вам заплачу – и ступайте себе! Катитесь в свое Семихолмовье, вы же только о том и мечтаете! Сможете каждый день упиваться в свое удовольствие! Кто-то должен заниматься и настоящим делом, в конце-то концов!
Ах, настоящим. А айтварас, от которого я отбивалась, был, наверное, потешным. Как и кровь на лице Святоши. В Жертву-ради-Мести нарядился горбатый шут из “Бревноликой”. Далеко б ты ушел без того “ненастоящего” дела, которым мы занимались годами, светоч ты непризнанный?
Все, я слишком устала от всего этого.
Костяшки пальцев слегка болели, когда я спускалась обратно в пещеру. Когда-то у меня был неплохой удар с левой, и навык, кажется, не пропал. Рука покраснела, но Басху сейчас явно было больнее. Во всяком случае, мне очень хотелось в это верить.
Святоша спал – Ганглери, видимо, того и добивался. И хорошо, что так. Я села рядом с ним, подтянула коленки к подбородку, как в детстве, и вперилась в огонь. Басх, зажимающий нос, слетел по лесенке чуть позже. Принялся возиться со своей сумкой. Я услышала короткий тяжелый звон шлепнувшегося рядом со мной кошеля, но не повернула головы. Снова скрипнула лестница.
Вой скребущих на моей душе кошек сейчас не заглушил бы и эльфийский голем со своей арией.
“Плохо?” — сочувственно спросил огонь в очаге.
“Угу”, — подумала я.
“Оно того не стоит”.
“А что тогда стоит?”.
“Тебе лучше не знать”.
Я протянула к пламени руку, и оно затрепетало почти на кончике моего пальца, затанцевало на подушечке. Жжения не было. Огонь снова превращался в рыжего кота, вот-вот заурчит. Если брюхо почесать.
Рука болела и начинала слегка припухать. Язычок пламени взметнулся и неожиданно лизнул багровеющие костяшки. Не оставив ожога, но сняв боль. Это было так странно, что я отдернула руку и в изумлении увидела, что краснота стремительно исчезает с кожи.
— Так, — сказал Ганглери, склоняясь надо мной. – Гости в моей долине редки, но интересны неизменно.
— Вас бесполезно просить так не делать, да? – пробормотала я, глядя на свою ладонь так, словно впервые ее вижу.
— Именно. Ты понимаешь, что произошло?
— Нет.
— А хочешь понять?
— Нет!
— Почему, девочка?
Маг сел рядом со мной, взял мою руку в свою и начал рассматривать то место, к которому прикоснулся огонь. Но делал он это, кажется, больше для вида – слишком уж резко прекратился приступ паники, который уже готовился меня скрутить.
— Впрочем, можешь не отвечать. Я понимаю. Для тебя магия – это, прежде всего, боль.
— Нет, почему же, — слабо возразила я. – Магия – это вообще удивительная вещь, которая многому может помочь, и…
— Да, но для тебя это – боль. Для тебя это неволя и оковы. Власть сильного над слабым. Вот ответь мне, чему ты научилась в Арэль Фир?
— Ничему, — буркнула я. – Вообще.
— Неправда. Ты научилась ценить свободу.
Эта фраза прозвучала так странно и внезапно, что я удивленно воззрилась на старого мага, чьи умные, чуткие пальцы продолжали плести над моим запястьем свой узор.
— Ты научилась ценить простую, пусть иногда и нелегкую, и голодную жизнь. Ты научилась ценить возможность идти туда, куда пожелаешь, любить того, кого пожелаешь, и верить в то, что выбрала сама, а не в то, во что приказано. Ты научилась быть счастливой тем, что имеешь, разве я неправ?
— Вообще-то, я никогда об этом и не думала, — сказала я неуверенно.
— Способность радоваться каждому прожитому дню… Улыбаться оттого, что проснулась сегодня живой… разве все это – не о тебе? А смогла бы ты ценить все это, не испытав тягот и лишений, не побыв узницей?
— А разве не только магия может дать истинную свободу?
— Кто это тебе такое сказал?
— Умные книжки. Если им верить, то вся моя свобода не стоит и ломаного гроша.
— В какой это такой книге ты это вычитала?
Я сморщила лоб:
— Она называлась “Лунные Поля”
Ганглери внезапно выпустил мою руку. Я подняла на него глаза; маг выглядел пораженным.
— Где это ты достала такую книжку?
— У историка нашего. Он ее в сумку забыл убрать перед сном.
— Какая оплошность! – глаза Ганглери заискрились смехом.
— Вот я тоже так думаю.
— Знаешь ли, девочка, в те далекие – ох, какие далекие! – времена, когда эти слова что-то значили для магов… — старик вздохнул. – Освобождение от пут было первой ступенью, без этого ничего не получалось. Несвободный разум закрыт для познания. Мир полон запертых врат… Магия может их отпереть. Но Жесты – это не больше, чем набор отмычек.
Ганглери снова взял мою руку и протянул ее к очагу. Я напряглась, желая ее отнять, но старик похлопал по ней другой рукой:
— Не надо. Смотри.
Наши соединенные ладони погрузились в огонь, и пламя разъединилось, обвивая их ласковым покалывающим теплом. Затем по моему запястью поползла вязь странного узора, и было у меня чувство, что кровь по моим жилам струится быстрее, что сильнее стучит сердце, что с каждым вдохом меня наполняет приятное ощущение некоей Силы. Пламя не жгло мою руку. Оно целовало ее, и оно любило меня.
— Магия – это искусство свободы, — сказал Ганглери. – Искусство любви. Магия – это искусство быть, искусство отдавать и принимать. Магия – это язык, на котором мир говорит с нами, и на котором мы отвечаем ему. Вам на уроках когда-нибудь играли на флейте? Нет? Пойдем.
Он вытащил меня из пещеры и заспешил куда-то. Его шаг был так скор, что я за ним едва поспевала, он видел тропу там, где я не могла и заподозрить о ней, и через какое-то время мы оказались на скальном возвышении, откуда вид на долину открывался еще более прекрасный. Ветер здесь так и свистел в уши. Где-то вдалеке возилась с лагерем Адемика. Но Ганглери до нее дела было, кажется, не больше, чем до гальки под снегом.