Кап… кан…
… Шум дождя пел мне колыбельную. Набитый соломой мешок под моей щекой душно пах. Хотелось с головой залезть под теплую шкуру, и я непременно сделала бы это, если бы прямо над ухом не раздалось:
— Вставай, сонная тетеря!
— Ливень же, дядя Би, — слабо запротестовала я, не желая расставаться со сладостной истомой. — Какая охота в такой день?
— А кто капканы проверять будет? Если наших бобров из них уведут, просидишь у меня голодной с пару седмиц!
Я села в постели и потянулась. Сырость ползла в наш сруб из-под двери, я чувствовала ее голой пяткой. В очаге трепетал огонь, танцуя странно тонкими золотыми языками. На столе стоял кувшин с травяным отваром и печеные клубни — мой завтрак.
Я прошлепала к столу, протяжно и нарочито зевая, давая дяде Би понять, как не вовремя он ворвался в мои уютные видения туманного детства. Дождь стучал в окна, махал мне серебряными лапами, переплетаясь с проблесками осеннего утра. Кожаный плащ ждал меня у входа, но я знала, что он — ничто против такого ливня.
Дядя Би растянулся на своей лежанке, косясь на меня сердитым водянисто-голубым глазом. Несмотря на бодрость голоса, было очевидно, что его самочувствие сегодня не улучшилось. А смотри-ка, встал пораньше, чтобы клубни запечь… Моя совесть наточила зубки и вонзила их прямо в мой бок.
Кожа моего опекуна еще сильнее пожелтела за последние несколько дней, а жилистая рука тряслась, набивая трубку. Ее тонкость была еще заметнее оттого, что синяя холщовая рубаха была ему очень уж велика. Он сильно похудел за последнюю луну.
— Я проверю капканы, — сказала я, — а позавтракаю попозже, хорошо?
— Чего это? — недовольно спросил дядя Би. — Али клубни не по вкусу?
— Нет, я просто подумала, что успею еще на хутор к тетушке Самеле, за молоком и маслом.
— А платить чем собралась?
— Воды натаскаю!
— Больно нужна ей твоя вода при такой-то погоде…
Капюшон приглушил для меня окружающие звуки, поэтому дальнейшее ворчание дядюшки я уже не разобрала. Самым главным теперь было не поскользнуться на тропке, которая вела на холмы.
Впрочем, на ней мне знаком был каждый камень. И по пути я никак не могла разобрать, что же в ней сегодня такое неправильное.
Дождь, к счастью, перестал, едва я успела сделать несколько шагов от порога. Оставалась скользкая земля да туман, который быстро наполз от ближнего озера. Пряный запах мокрой листвы напоминал о близкой Околице, когда сын тетки Самелы снова натянет на себя старую ослиную шкуру и будет бегать по хутору с жуткими криками…
И почему нельзя набрать этого запаха во флягу — да смешать с теплым молоком?
Покинув нашу опушку и карабкаясь вверх по первому из хуторских холмов, я продолжала думать о том, что что-то вокруг сегодня творится не то. Тропинку совсем размыло; должно быть, дождь шел всю ночь. Что было не так? Туман — обычное дело для второй осенней луны в этих местах; ливень — тем более… Промозглый утренний холод — вечный спутник ранних пташек вроде меня. Запах листьев…
Вот. Запах. Сегодняшнее утро пахло как-то необычно. Да, листьями. Но было что-то кроме них.
Я взобралась, наконец, на холм. Оттуда открывался вид на хутор и озеро, лежавшее за ним. В ясный день отсюда можно было разглядеть дорогу, но сейчас ее поглотил туман. Да и размыло ее, наверное…
Но тут мои мысли прервались, как и дыхание: я поняла, наконец, что именно было неправильно в сегодняшнем утре.
Вьюнок. Валуны, голые яблони, побуревшая трава — все было расцвечено зелеными стеблями и сиреневыми цветами, живыми и свежими, словно не ведающими о наступившей осени…
Разом позабыв о том, куда я шла, я приблизилась к ближайшему валуну и коснулась цветов, не веря своим глазам. Они были настоящими и пахли упоительно, точно кто-то взял и смеха ради вырезал их из буйной весны, чтобы пересадить в это тихое серое утро…
Туман расступался, и из него почему-то слышался тихий смех и звон. По мере того, как распадалась его плотная пелена, я осознавала, что по дороге к хутору каким-то образом свернула не туда — и угодила в царство вьюнков. Они прорастали отовсюду, карабкались ввысь везде, где могли за что-то уцепиться. Воздух полнился их запахом и хрустальным смехом, растворяя мою твердую — хоть и сыроватую — действительность, обращая ее в очередной сон.
Сон. Это тоже сон. Сон, как и рынок с темным переулком. Как и светлая кухня, пахнущая травяным чаем. Сны, череда снов.
Но… вьюнки. Во всех снах — они. Они что-то значат. Не знаю, как, но… похоже, именно они могут помочь мне проснуться.
Я снова прикоснулась к тихо звенящим стеблям, не зная, что нужно делать, но остро ощущая свое родство с этими вьюнками. Родство, о котором — и это знание тоже было острей ножа — не просили ни они, ни я. Я отчетливо понимала, что чья-то воля вынудила нас вместе скитаться по этим снам, и странствие будет вечным, если только мы — они и я — не сможем вместе найти способ выбраться.
Словно отвечая моим мыслям, стебель вьюнка, которого я касалась, обвил мою руку и тут же отстранился, оставив цветок в моей ладони. Его лепестки затрепетали, и в ворохе своих собственных размышлений я явственно различила сторонние.
“Эти сны — твои. Мы можем перемещаться между ними только вместе с тобой. Но мы можем отыскивать в них самое тонкое место, которое можно будет прорвать общими усилиями. Или хотя бы сменить сон…”
“Как его сменить?” — спросила я мысленно. Но цветок молчал. Похоже, мне предстояло самой догадаться. До этого меня всегда поглощала темнота, но здесь… где ее взять?
И тут цветок снова заговорил.
“Осторожней со снами. Их течение мягко, но сильно. Если ты будешь барахтаться, мы только еще хуже заплутаем. Веди себя так, словно ты все еще в их власти… И перемещайся мягко… мягко… лови их, как птица ловит поток ветра”.
Прекрасно. Но если я буду стоять на месте, у меня точно ничего не получится. Надо двигаться дальше.
И все-таки, почему, почему именно эти сны? Что в них общего, кроме вьюнков, которые им не принадлежат?
В первом сне я украла рулет… Во втором… во втором я видела кухню и вьюгу…
Постойте-ка! А Тролль Вынь-да-сплюнь, который наказывает детей за кражу еды? Бабушка Мэйв говорила про капкан — и вот, пожалуйста, дядя Би отослал меня к капканам…
Выходит — так они и меняются? Цепляются за какую-то мелочь и используют ее как ось, вокруг которой поворачиваются?
Значит, я могу выбрать любую деталь своего сна и повернуть декорации. Сменить их, как в театре. Теперь все будет зависеть от того, куда я хочу попасть.
Воодушевленная успехами своих изысканий, я зашагала с холма вниз, к хутору. В конце концов, я намеревалась быть именно там.
“Не забудь про дверь. Что-то ведь должно отмечать переход. И постарайся идти туда, откуда ближе всего добираться к границе твоих снов…”.
Мой сиреневый пленник снова подал голос, но на сей раз я не совсем поняла его. О переходе я уже и сама задумалась, а вот граница… где ж ее искать-то, эту границу?
Цветок я заложила за ухо, спустившись к ближней избе. Это и было жилище тетушки Самелы; только ее коровы умеют мычать так тоскливо.
— Эй, Навка! — Брууд, сын тетушки, помахал мне граблей. — Как дядюшка Би?
— Пока плох, — отозвалась я. — Самела дома?
— Да, и у нее для тебя припасена крынка. Большая!
— Спасибо, Брууд, — кивнула я и толкнула дверь избушки, уже зная, что войду совсем не в нее.
Зажмурилась я при этом как-то вовсе не намеренно. Когда я решилась открыть глаза, стало ясно — все получилось.
От прежнего сна уцелело только осеннее утро. Зал “Бревноликой” был почти пуст — было еще слишком рано для наплыва завсегдатаев. При виде прокопченной стойки и бурого потолка, чьим главным украшением во веки веков оставалась привезенная кем-то тяжелая бронзовая люстра, я испытала такое мощное облегчение, что почти позабыла, что эта таверна — тоже сон. Чтобы сохранить власть над собой, мне потребовалось немало усилий.