Вне всякого сомнения, сын мамы-учительницы был хорошим товарищем. Он-то и поехал в «Орленок», нахватал там двоек по английскому и математике, но оттянул всю смену и вернулся домой, как кремень.
Только тогда закралось сомнение, что Моря, скорее всего, не увидеть. Хотелось, конечно, спросить у пионэрвожатых, у завуча, да как-то постеснялся.
- Эге-ге-ге-хейя! - сказал он и ушел на случившиеся летние каникулы.
Жизнь прекрасна.
Именно поэтому он не придал никакого значения незначительному событию, когда на очередной Олимпиаде, на этот раз по английскому языку, его эссе, в которое он включил по памяти много фраз из только что прочитанной «King`s Solomon mines» Хаггарда проиграло по мнению жюри эссе сыну председателя жюри. Тот описал жизненный цикл семьи Стоговых, опустив состояние любви, секса и насилия.
- Эге-ге-ге-хейя! - сказал он и ушел с головой в блеск юмора Фарли Моуэта «Don`t cry: wolves!»
Вероятно, «настоящим человеком» в школьные годы стать не удастся. Нету для этого предпосылок, да и поводов — тоже нету.
Черт, но если упустить время становления в детстве, то в более зрелые годы, становиться кем-то становится все сложнее и сложнее. Однако как же на это можно обращать внимание, когда разудалое студенческое братство предлагает совсем другую жизнь, совсем другие ценности! Даже если возникает небольшой двухгодичный перерыв, связанный с походом в армию.
В армии становление, как таковое, не происходит, в армии становиться кем-то становится вовсе невмоготу.
Выполнил все нормативы «Воина-спортсмена», а значок с удостоверением дают толстому слабосильному и наглому командиру отделения Цыбуле — уж такой у командира статус. «Забей! - говорил внутренний голос.
- Эге-ге-ге-хейя! - сказал он и ушел на дембель, потому что срок службы весь вышел. Разошлись с армией, как в море корабли. Только в кошмарных снах эта армия осталась.
А тут и море накатило. Специфика работы. Уж и рад бы из этого моря выбраться, да некуда — зыбка оказалась суша, выбор из двух специализаций, барыга, альбо мент, оказался скуден и безрадостен. Но не учел он открывающихся перспектив.
Вот где кроются «настоящие люди»! В руководителях верхнего эшелона, в депутатском корпусе, в горизонталях вертикалей власти. Там все — либо из барыг, либо из ментов. Из моря — никого.
Да и в море самом сделалось душно. Ну, не в море, как таковом, а в морском потенциале. «Вы имеете высшее образование. Как говорят, вы на английском языке свободно изъясняетесь. Вы в нарушениях трудовой дисциплины не замечены. Вы нам не нужны».
Такое вот определение выдал службист из отдела кадров Беломорско-Онежского пароходства. Он подумал, что это шутка, но оказавшаяся на руках трудовая книжка имела нешуточную отметку: «Уволен по собственному желанию». Ему хотелось, конечно, спросить про само заявление: «Где оно?» Но он себя пересилил. Конечно, в Караганде это заявление.
Можно в суд идти, а можно в суд не идти. Не на кого в суд подавать. Кончилось Беломорско-Онежское пароходство. Что-то, конечно, осталось, но, в основном, без высшего образования, без знаний английского языка и с нарушениями трудовой дисциплины. Суду в таком случае без разницы.
- Эге-ге-ге-хейя! - сказал он и пошел заниматься неквалифицированным и низкооплачиваемым трудом.
«А мог бы, как люди, барыгой или ментом стать!» - поучали школьные друзья.
«Переезжай к нам в столицу, снимай жилплощадь, устройся на какую-нибудь работу, а мы тебе поможем», - предлагали институтские друзья.
Но и первое предложение, и второе — не более, чем условности. Школьные друзья ничего разумного предложить не могли. Им было проще поучать, раз уж, наконец-то такая возможность выпала, а прочее уже не волновало. А институтские друзья активно помогать не могли — им самим, зачастую, требовалась помощь. Да и дружбу с ними хотелось сберечь, хорошие они люди. Известное дело, зависимость ставит крест на дружбе.
Но вот что интересно: чем больше лишений, тем лучше относятся окружающие. Его жалели, ему сочувствовали, но ему не помогали. Каждый сострадающий элемент внутренне, а иногда и внешне, успокаивал сам себя: кому-то хреновее, чем мне. И от этого ему хотелось дать такому «сострадальцу» по башке.
Когда таких желаний накопилось столько, что уже страшно сделалось, нашлось спасение.
Это спасение — в Боге.
Вранье. Это спасение в самом себе.
Хоть и не было нигде работы, но эта работа нашлась.
Господь помог.
Это уже не вранье.
Сила действия порождает силу противодействия. Когда же сил, казалось, уже никаких — приходит озарение. Конечно, оно может быть таким: забухать, и катись все к такой-то матери. Или: а пусть всем будет хуже, раз мне худо. Упасть на дно и пресмыкаться на этом дне, отказываясь что-то видеть, да и вообще — отказываясь куда-то смотреть. Разве что, в телевизор имени Епрста.
Бухать, конечно, можно. Но, вероятно, осторожно. Счастье алкоголика не всегда сопоставимо с несчастьем семьи. Алкоголики должны быть одиночками, чтобы совесть была чиста.
Доводя же себя до низшего состояния в жизненной борьбе, аналогичным образом, оказывается, не получается то же самое проделать в отношении всех окружающих. Им в большей степени наплевать. Разве что семье — нет. Отчаявшийся человек тоже должен быть одиночкой.
Это ему не подходило, потому что доставлять несчастье своей семье он не собирался. И что тогда?
А ничего. Ничто и никто не препятствовал, когда он, наврав в три короба, оказался приглашенным на собеседование в немецкую кампанию. Был у него уже однажды такой опыт, оказавшийся плачевным. Очень хотел получить работу, но пьяненький немец не хотел, чтобы он получил работу. И ничего тут не поделать.
Теперь же, по большому счету, ему было все равно: если работу ему не дадут, то и прежнего состояния отнять не смогут. Как был никем, так никем и останется.