Но до сих пор все как-то не устроивалось в порядок, ни здоровье, ни жизнь, ни труды и занятия. Впрочем, говорить так – может быть, уже неблагодарность. Все же я не прикован к постели, но хожу и двигаюсь; все же хоть и с трудом, но переношу мороз и холод; все же хотя и медленно, но движется труд и занятия.
25 февраля 1849 года Гоголь сообщает А. С. Данилевскому:
Насчет II тома «М<ертвых> д<уш>» могу сказать только то, <что> еще не скоро ему до печати. Кроме того, что сам автор не приготовил его к печати, не такое время, чтобы печатать что-либо, да я думаю, что и самые головы не в таком состоянии, чтобы уметь читать спокойное художественное творенье. Вижу по «Одиссее». Если Гомера встретили равнодушно, то чего же ожидать мне? Притом недуги мало дают мне возможности заниматься.
Месяц спустя, ретроспективно оценивая прошедшие московские месяцы, он опять посетует А. М. Виельгорской:
Сказать же правду, я был почти все время недоволен собой. Работа моя шла как-то вяло, туго и мало оживлялась благодатным огнем вдохновенья. Наконец, я испытал в это время, как не проходит нам никогда безнаказанно, если мы хотя на миг отводим глаза свои от того, к которому ежеминутно должны быть приподняты наши взоры, и увлечемся хотя на миг какими-нибудь желаньями земными, наместо небесных (письмо от 30 марта 1849 г., Москва).
И только апрельское письмо П. А. Плетневу говорит о продолжении труда:
…хоть и не так тружусь, как бы следовало, но спасибо Богу и за то (письмо от 3 апреля 1849 г., Москва).
То, что за всеми уклончивыми высказываниями Гоголя о продвижении своей работы скрывалось характерное для него нежелание говорить именно о работе над «Мертвыми душами», первым заподозрил С. Т. Аксаков, хотя и он сразу же отмел свое подозрение:
Из писем его к друзьям видно, что он работал в это время неуспешно и жаловался на свое нравственное состояние. Я же думал, напротив, что труд его продвигался вперед хорошо, потому что сам он был довольно весел и читал всегда с большим удовольствием. Я в этом, как вижу теперь, ошибался, но вот что верно: я никогда не видал Гоголя так здоровым, крепким и бодрым физически, как в эту зиму, т<о> е<сть> в декабре 1848‐го и в январе и феврале 1849 года[110].
В целом можно предположить, что осенью – зимой 1848–1849 годов Гоголь наконец обрел относительный душевный покой. Письма его друзей рисуют в это время картину нравственной удовлетворенности и творческого подъема писателя. В. С. Аксакова пишет М. Г. Карташевской 29 ноября 1848 года из Москвы:
Гоголь у нас по-прежнему бывает так же часто; он веселее и разговорчивее, нежели был прежде; говорит откровенно и о своей книге, и вообще стал проще, как все находят. Он твердо намерен продолжать «М<ертвые> д<уши>»[111].
М. П. Погодин сообщает М. А. Максимовичу 24 декабря 1848 года:
Гоголь в Москве жил у меня два месяца, а теперь переехал к графу А. П. Толстому, ибо я сам переезжаю во флигель <…>. Он здоров, спокоен и пишет[112].
Надо отдать должное, что в более позднем письме к С. М. Соллогуб (от 24 мая 1849 г.) Гоголь несколько иначе, чем в приведенных выше письмах Плетневу, Смирновой и Виельгорской, оценил свое состояние в московский период осени – зимы 1848–1849 годов:
Приехал я в Москву с тем, чтобы засесть за «Мерт<вые> души», с окончаньем которых у меня соединено было все, и даже средства моего существованья. Сначала работа шла хорошо, часть зимы провелась отлично, потом опять отупела голова; не стало благодатного настроения и высокого размягчения душевного, во время которого вдохновенно совершается работа. И все во мне вдруг ожесточилось, сердце очерствело.
А в несколько более раннем письме В. А. Жуковскому он уже высказал желание начать чтение своей поэмы:
Жду нетерпеливо прочесть тебе все, что среди колебаний и тревог удалось создать (письмо от 14 мая 1849 г.).
Как и в письме к С. М. Соллогуб от 24 мая 1849 г.:
…когда я воображу себе только, как мы снова увидимся все вместе и я прочту вам мои «М<ертвые> души», дух захватывает у меня в груди от радости. Нервическое ли это расположение или истинное чувство, я сам не могу решить.
Авторские чтения второго тома
То, что традиционно именуется «первым авторским чтением» поэмы[113], состоялось в июле 1849 года в загородном доме калужского губернатора Н. М. Смирнова, куда по приглашению А. О. Смирновой Гоголь отправился около 6 июля. О том, как проходило данное чтение, равно как и о времяпрепровождении Гоголя у Смирновых летом 1849 года, имеется ряд воспоминаний, не противоречивых, но существенно друг друга дополняющих:
112
113
О неточности данного определения см.: В поисках живой души. С. 227–228;