– О! – произнес Бэзил смущенно. – Ну, мне пора идти…
Мистер Паркер Пайн улыбнулся. По пути в свою каюту он постучался в дверь Мадлен.
– Как вы себя чувствуете, дорогая? Всё в порядке? Приходил наш юный друг. Обычный легкий приступ «мадленита». Через день-два это пройдет. Но вы – очень сильное отвлекающее средство.
Второй удар гонга
Джоан Эшби вышла из спальни и на секунду остановилась на площадке лестницы у своей двери. Она уже почти повернулась, будто хотела вернуться в спальню, но тут раздался удар гонга, как ей показалось, прямо у нее под ногами.
Джоан тут же поспешила дальше, почти бегом. Она так торопилась, что возле большой лестницы столкнулась с молодым человеком, идущим с другой стороны.
– Привет, Джоан! К чему такая дикая спешка?
– Прости, Гарри. Я тебя не видела.
– Я так и понял, – сухо ответил Гарри Дейлхауз. – Но, как я уже спросил, к чему такая дикая спешка?
– Гонг прозвонил.
– Знаю. Но это только первый удар.
– Нет, второй.
– Первый.
– Второй.
Пререкаясь таким образом, они спустились по лестнице. Теперь они оказались в холле, где увидели, что к ним неспешно приближается величавый дворецкий, только что положивший на место палочку для гонга.
– Это второй, – настаивала Джоан. – Я уверена в этом. Ну, во-первых, посмотри на часы.
Гарри Дейлхауз бросил взгляд на дедушкины часы.
– Всего двенадцать минут девятого, – заметил он. – Да, думаю, ты права… но я не слышал первого удара гонга. Дигби, – обратился он к дворецкому, – это был первый удар или второй?
– Первый, сэр.
– В двенадцать минут девятого? Дигби, кого-то за это уволят.
Легкая улыбка промелькнула на лице дворецкого.
– Сегодня вечером ужин подадут на десять минут позже, сэр. Распоряжение хозяина.
– Невероятно! – воскликнул Гарри Дейлхауз. – Ничего себе! Честное слово, дела принимают скверный оборот… Удивительное событие. Что же произошло с моим почтенным дядюшкой?
– Семичасовой поезд опоздал на полчаса, и так как… – Дворецкий замолчал, услышав звук, похожий на щелчок кнута.
– Что за… – произнес Гарри. – Это очень похоже на выстрел.
Из гостиной слева от них вышел черноволосый, красивый мужчина лет тридцати пяти.
– Что это было? – спросил он. – Очень похоже на выстрел.
– Должно быть, это выхлоп автомобиля, сэр, – сказал дворецкий. – Дорога с этой стороны проходит совсем близко от дома, а окна наверху открыты.
– Возможно, – с сомнением произнесла Джоан. – Но тогда звук донесся бы с той стороны. – Она махнула рукой вправо. – А мне показалось, что он шел отсюда. – И показала рукой влево.
Черноволосый мужчина покачал головой:
– Я так не думаю. Я был в гостиной. И пришел сюда потому, что подумал, будто звук шел отсюда. – Он кивнул головой в направлении гонга и входной двери.
– С востока, запада и юга, а? – не сдавался Гарри. – Тогда я завершу картину, Кин. По-моему, с севера. Я подумал, что он раздался позади нас. Кто может предложить решение?
– Убийство подойдет? – Джеффри Кин улыбнулся. – Прошу прощения, мисс Эшби.
– Я всего лишь вздрогнула, – ответила Джоан. – Это пустяк. Как говорится, кто-то прошел по моей могиле.
– Хорошая мысль – убийство, – сказал Гарри. – Но увы! Ни стонов, ни крови. Боюсь, решение таково: браконьер охотился на кролика.
– Выглядит банально, но, полагаю, дело именно в этом, – согласился Джеффри. – Однако звук раздался совсем рядом… И все-таки давайте зайдем в гостиную.
– Слава богу, мы не опоздали, – c жаром произнесла Джоан. – Я просто бежала со всех ног по лестнице, думая, что это был второй удар гонга.
Все рассмеялись, и они вошли в большую гостиную.
Литчем-Клоуз был одним из самых известных старых домов в Англии. Его владелец Хьюберт Литчем-Рош был последним потомком старинного рода, и его дальние родственники часто говаривали: «Хьюберта, знаете ли, следует признать душевнобольным. Совсем рехнулся, бедняга».
Со скидкой на преувеличение, обычно допускаемое друзьями и родственниками, это отчасти было правдой. Хьюберт Литчем-Рош, несомненно, отличался эксцентричностью. Хоть он и был прекрасным музыкантом, но одновременно человеком вспыльчивым и обладающим преувеличенным чувством собственной значимости. Людям, гостящим в его доме, приходилось уважать его предрассудки, иначе их никогда больше не приглашали.
Одним из таких предрассудков была музыка. Если он играл своим гостям, что часто делал по вечерам, то требовал полной тишины. Услышав произнесенный шепотом комментарий, шорох одежды, даже движение, он поворачивался, яростно хмурясь, и злосчастный гость навсегда лишался возможности получить от него приглашение.