От обилия информации голова кружилась всё сильнее.
— Сколько времени я потерял?
— Сегодня третьи сутки, как мы здесь, — снисходительно поделился Азул с явным чувством превосходства в голосе. — Я пришел в себя вчера.
Кир снова кивнул.
— Мы можем кого-нибудь позвать?
— Кнопка на ручке слева, только можешь не утруждать себя — через полчаса обед.
Кир промолчал, чувствуя себя слегка неуютно от того, что так много пропустил и позволил блондину принять столько важных решений, а что, если бы он совершил какую-нибудь глупость? Ладно, что сделано то сделано, и пока все было сносно. У них есть план и шанс разобраться в ситуации, и если все пойдет гладко — вернуться домой. Ведь если они как-то сюда попали, значит, должен быть обратный путь.
— И кстати, — заговорил Азул, все так же старательно отворачиваясь, — я благодарен за спасение моей жизни.
Его тон звучал холодно и официально.
«Интересно, за первое или за второе?» — но видимо, столь несущественный факт был намеренно проигнорирован, ведь не забыл же он в самом деле.
— Но в долгу я оставаться не собираюсь, — словно вогнав гвоздь, закончил имрахец, и Кир почувствовал всё его раздражение и негодование из-за того, что такое сиятельство как Азул оказался обязанным «безродному крестьянину».
Кир безразлично кивнул и откинулся на подушку — водоворот в голове все никак не желал униматься.
«Что ж, будем решать проблемы по мере их поступления, сейчас необходимо подкрепиться и убедить незнакомцев в выдуманной амнезии.»
Как и сказал Азул, ровно через полчаса принесли обед. Кир сделал в голове пометку, что час разбит на шестьдесят минут по шестьдесят секунд, как и по межпланетному стандарту, следовательно, что-то общее между их мирами все же было, и решил, что как только они останутся наедине с Азулом, он поделится своим наблюдением, раз уж тот снизошёл до того, чтобы все ему объяснить.
Хотя, вряд ли стоит засчитывать действия имрахца как искреннее желание помочь — сейчас они были в одной лодке и действовать сообща было в их общих интересах. Да и наушник-переводчик знал этот язык, исправно дублируя раскатистое наречие, одно это уже вселяло определенную надежду.
На обед они получили какую-то мягкую светлую кашицу, которая, несмотря на сомнительный вид, приятно пахла и оказалась вкусной.
Увидев, что Кир очнулся ему тоже принесли порцию.
— Ешьте, ешьте, ребята, набирайтесь сил, — подбадривал мальчишек доктор, по крайней мере Кир сделал такой вывод исходя из светлых одежд мужчины сорока лет, что совсем не походил на работягу, которого они встретили ранее. Он был среднего роста, подтянут и гладко выбрит, под глазом у него был небольшой поперечный шрам как от пореза.
— Меня зовут Орвос, ребятишки, и если вас что-то беспокоит, не стесняйтесь, сразу говорите, что не так, — он дружелюбно улыбнулся увидев с какой жадностью они накинулись на еду.
Орвос действительно являлся врачом четвертого отсека или котлована, как чаще звали отсеки обитатели третьего цеха.
Он дал парням время расправиться с едой, незаметно разглядывая русого парня с серыми глазами. Через несколько минут он убедился, что и второй мальчик здоров, вот только и в нем, как и в его товарище было что-то необычное, настолько неуловимое, что даже наблюдательному глазу Орвоса не удавалось выхватить зудящую деталь, не дающую покоя, но он решил пока не сдаваться.
— Надеюсь, вы оба хорошо отдохнули. Чем порадуете? — оба парня мгновенно уставились на доктора. Тот перевел взгляд на Кира. — Твой друг ничего не помнит о том, кто он и откуда. А ты?
Кир попытался придать лицу как можно более растерянный и безобидный вид, затем сдвинул брови и расфокусировал взгляд, словно о чем-то размышляя, но после минуты молчания сдался и, покачав головой, ответил:
— Ничего не помню.
Орвос продолжал пристально разглядывать чуть вздернутый нос парня и темно серые глаза.
Он не до конца поверил мальчику — как бы хорошо тот не сыграл, уж слишком взрослый дух оставил отметины на плотно поджатой нижней губе и еле заметного хитрого прищура затаившегося в уголках глаз.
«Если он и не помнит, то точно о чем-то умалчивает.»
Хотя — та жизнь, которую вели уже многие поколения сидерианцев могла просто изменить лицо юноши, оставив отпечаток непосильной для детей работы и тягот лишений, с коими был знаком каждый.