— Нет у нас другого выхода, кроме как добраться самим до следующего звена эстафеты, — будто услышав его мысли, сказал Бондаренко. — Деревня Мама верстах в пятнадцати отсюда, там живет рыбак, Петр Анисимович Бугров. Не знает он меня, но помочь может только он. Попробуем…
Журба, закрыв глаза, попытался представить себе карту Керченского полуострова. Когда-то он тоже удивился названию селения, расположенного на берегу Азовского моря: Мама — и все тут! Он встал:
— Идем!
Вдали узкой полоской белела разрезавшая степь дорога. Они направились к ней. Шли, и казалось, что степи не будет конца.
Сзади послышался скрип колес. Их догоняла высокая зеленая бричка, запряженная парой коротконогих, с косматыми гривами лошадей. За спиной возницы блестел на солнце вороненый ствол винтовки.
— Не оборачивайся, — сказал Бондаренко. — Иди как ни в чем не бывало.
Запыленные лошади догнали их. Раздался голос возницы:
— Есть огонь? Курить надо!
По круглому и плоскому лицу в вознице не трудно было узнать калмыка. Журба не удивился — знал, что в свое время из донских калмыков в белой армии сформировали целый полк — Зюнгарский. Вид у солдата был скучный. Оживился он, лишь увидев в руке у Бондаренко зажигалку из патронной гильзы. Сам предложил подвезти их — видимо, одиночество наскучило. Направлялся он в деревню Большой Тархан — от нее до Мамы рукой подать.
Ехали. Возница жаловался на жизнь, Журба ему охотно поддакивал. Когда калмык начал рассказывать, как отходили они с Кавказа на Крым, совсем детская обида выступила на его плоском лице.
— Матер-черт офицера! — сказал он. — Моя кричит ему: ты погоны снял, и кто тебя знает, а мой кадетский морда всяк большак видит! Просил — бери моя с собой! Все равно бросал. Опять побежит — опять бросит!
— А ты бы раньше убежал, — серьезно посоветовал Журба.
— Куда бежать? Зачем бежать? — грустно сказал калмык. — Служба нельзя бежать, матер-черт! — Он подстегнул лошадей.
Попрощались с ним на въезде в Большой Тархан — отсюда дорога к Маме круто забирала влево. Деревня стояла на берегу, пологим амфитеатром спускающимся к морю. Первая же старуха, к которой Бондаренко обратился с вопросом о Петре Анисимовиче, указала на дом рыбака.
Петр Анисимович встретил их равнодушно. Это был человек лет пятидесяти; в жилистой фигуре его чувствовалась скорее не сила, а выносливость. Во дворе, отгороженном от улицы редким плетнем, он старательно выстругивал широкую, тяжелую доску. Рядом с ним играли трое детей…
— Поговорить надо, — сказал Бондаренко.
Не глядя на него, рыбак взвалил на плечо доску, взял топор и пошел со двора, не оборачиваясь. Журбе и Бондаренко оставалось лишь терпеливо следовать за ним.
По морю одна за другой шли высокие, с белыми гребнями волны. Десятка полтора баркасов и лодок стояло у песчаного берега на приколе.
Рыбак подошел к выкрашенному суриком баркасу, прислонил доску к его высокому борту. Бондаренко повторил:
— Поговорить надо… Мы из Севастополя…
Петр Анисимович внимательно посмотрел на него.
— Ну, говорите.
Бондаренко начал рассказ, однако видно было, что рыбак не верит ни одному его слову. Он даже пригрозил кликнуть стражников, и тогда Бондаренко вынужден был назвать людей, которых Петр Анисимович по эстафете переправлял на ту сторону.
— А сейчас товарищу надо в Кирилловну. Если не успеет, — беда, — говорил Бондаренко. — Белые готовят десант, и наши не знают об этом.
— Вот как! То-то засуетились. — Петр Анисимович кивнул в сторону моря. — Миноноска уже несколько дней за берегом следит, и рыбаков предупредили — кто выйдет в море, тот больше не увидит своей посудины. Ну, допустим, ночью я проскочу, не заметят, так ведь еще и шторм идет…
— Ладно, приготовь кой какой припас и горючку, мы сами пойдем, — решился Бондаренко. — От донесения этого, может, тысячи человеческих жизней зави-сит…
— Погоди, не горячись, — рыбак взглянул на него исподлобья. — Погубите и себя, и лайбу, а толку… — Достал из кармана короткую трубку-носогрейку, набил табаком.
— Завтра я должен быть на том берегу, — негромко, но твердо проговорил Журба. — Любой ценой должен!
— Ты что, один на ту сторону переправляться будешь?
— Один, — сказал Журба. — Товарищ Бондаренко вернется в Севастополь.
— Ладно, пошли со мной. Надо керосину взять, харч, воду. Выходить будем в ночь…
От берега они уходили на веслах, с трудом выгребая против ветра. Только в морс Журба понял, как ненадежен и мал при такой погоде баркас, он трещал всеми своими скрепами от ударов волн. Наконец запустили движок, и Журба с облегчением привалился к борту.