ДЖАГА. Потому что на тех, кто торгует оружием — иногда покушаются… Зачем вы торгуете оружием? Столько вкусных вещей, а вы продаете какую-то гадость.
ЯНКЕЛЕВИЧ. Может, вы и правы. Я думаю, что скоро брошу.
ДЖАГА. И правильно сделаете. Почему бы вам не торговать шоколадом? Или сырами. У нас их более трехсот сортов.
ЯНКЕЛЕВИЧ. Между нами, я не люблю сыра. Я его почти никогда не ем.
ДЖАГА. А бомбы вы едите?
ЯНКЕЛЕВИЧ. Вы правы. Хотя я, наверное, торгую ими не зря. И вы знаете — почему? Потому что мне всегда хотелось их взорвать… Всех этих товарищей справа и слева от Сталина… Потому что они стерли с наших лиц улыбку… Вы знаете, когда я родился?
ДЖАГА. Нет.
ЯНКЕЛЕВИЧ. 7 ноября 1917 года! «Аврора» дала залп — и я родился! Это был сигнал — и, если хотите, я — первый результат революции. Не знаю, как революция, но я родился недоношенным, как Маркс. Это единственное, что нас объединяет, кроме специальности.
ДЖАГА. Вы тоже писали «Капитал»?
ЯНКЕЛЕВИЧ. Нет, но мы оба были экономистами. Причем он просто Экономистом, а я — старшим, в Министерстве финансов в Минске.
ДЖАГА. (удивленно) Вы работали в Министерстве финансов?
ЯНКЕЛЕВИЧ. Ну да, я же сказал. В белорусском.
ДЖАГА. А где это — Белоруссия?
ЯНКЕЛЕВИЧ. Вей измир! Вы не знаете Белоруссии! А где же тогда, по-вашему, Мозырь? А кто дал Шагала? Кто дал Векслера?
ДЖАГА. Какого Векслера?
ЯНКЕЛЕВИЧ. Изобретателя синхрофазотрона. Откуда, наконец, Любавический ребе?
ДЖАГА. Видите ли — я не еврей…
ЯНКЕЛЕВИЧ. Я тоже не католик, однако я прекрасно знаю, откуда ваш Папа. У каждого свой папа — у вас Римский, у нас — Любавический.
ДЖАГА. У меня — марсельский.
ЯНКЕЛЕВИЧ. Марсельский?! Такого не слышал.
ДЖАГА. Это мой папа. Я верю в своего.
ЯНКЕЛЕВИЧ. Между нами — я тоже. Я верю в Мястковского папу. Мой папа — из Мястковки.
ДЖАГА. И до сих пор там?
ЯНКЕЛЕВИЧ. Майн таэре, он родился сто семь лет назад…
ДЖАГА. Уже пожилой…
ЯНКЕЛЕВИЧ. …И двадцать шесть лет назад умер. Это был красавец с длинной бородой и молодыми глазами. И горячий, как разбойник.
ЯНКЕЛЕВИЧ вздохнул.
ДЖАГА. Он тоже занимался финансами?
ЯНКЕЛЕВИЧ. В какой-то степени…
ДЖАГА. И тоже в министерстве?
ЯНКЕЛЕВИЧ. Не совсем. В их местечке не было министерства… и не было финансов… Может, поэтому он давал всем в долг, хотя никто ему не возвращал. Да он и не просил. Периодически от него приходили письма: «Погода отличная, торговля идет хорошо, Немировский купил новую козу и т. д.» Но в конце была обязательно приписка: «Хаимке, меня опять обокрали».
ДЖАГА. Простите, тут я не совсем понял: он одалживал деньги добровольно или их, так сказать… одалживали без его желания?
ЯНКЕЛЕВИЧ. Как вы видите, использовались разнообразные формы… да… А часто приходили просто открытки, где, кроме приписки, ничего и не было: «Все хорошо. Меня опять обчистили. Целую, Мойше…» Но, несмотря на это, он всегда был весел. Я думаю, что я пошел в него.
ДЖАГА. Вы?!
ЯНКЕЛЕВИЧ. А чего это вы так удивились?
ДЖАГА. Вы — миллионер, и, как сами сказали — жмот. Вас, вроде, не так просто обчистить…
ЯНКЕЛЕВИЧ. Да — я жмот, но веселый. Что вы на меня опять удивленно смотрите? Вам что-нибудь неясно?
ДЖАГА. Нет, почему же… Все ясно. Кроме одного. В Москве вы были инкогнито! А в Министерстве финансов — тоже?
ЯНКЕЛЕВИЧ. (опомнившись) А как же. (он подмигнул). Как-нибудь я вам все расскажу.
В зал.
А что я ему мог еще сказать? Что всю жизнь проработал бухгалтером, жил в коммунальной квартире с соседкой-антисемиткой, в одной темной комнате, где раньше содержали собаку? Правда, графскую…
И тут ДЖАГА одним прыжком оказался около него, испустил дикий крик и бешено замахал всеми конечностями сразу.
ЯНКЕЛЕВИЧ. Вос тутцах?! Ша! Что такое?!
ДЖАГА. Опасная близость!
ЯНКЕЛЕВИЧ. Что вы заладили — опасная близость, опасная близость! Человек просто приподнял шляпу, хотел мне сказать «шалом»… Вы распугаете моих последних знакомых. Вы что — не видите, что это евреи?