- Инвентарная опись не составлялась. Договор не заключался. Оплата "черным налом". У вас вообще есть право взимать здесь деньги?
- О чем ты говоришь? А? Ты мне угрожаешь? Ты угрожаешь моей семье. Следи за языком. Я тебя предупредил.
- Я съезжаю. Плату за последний месяц можете взять из моего залога.
- Ты никуда не пойдешь. Без оповещения за три месяца. Мы договаривались.
Недосыпание из-за ночных смен, трехчасовые ежедневные поездки на автобусе на работу и обратно, в темную, убогую комнату, вид постоянно лежащей на полу из-за отсутствия шкафа одежды, бесконечные путешествия в прачечную, безразличие незнакомцев, постоянные усталость, безденежье, тревоги, постоянно сопровождающие неудачи, словно толпа навязчивых детей, страх перед будущим. Все это росло и давило на него страшным грузом. Скоро он сможет выпустить пар, который не в силах больше сдерживать.
- Договаривались? Мы договаривались на сотню в неделю! В следующий месяц вы пытаетесь поднять плату на двадцать пять фунтов в неделю. Я что, должен оставаться здесь столько, сколько вы решите, при этом постоянно повышая квартплату? И еще угрожая мне? Я должен всю жизнь жить в финансовом рабстве у вашей "семьи"? Вы меня не напугаете, Грэнби. Один визит в полицию, или ДЗСО[5], и вашему мероприятию конец. Готов поспорить, что вы еще и получаете пособие, да? Вы же ни дня в своей жизни не работали, верно?
Когда Фрэнк закончил, он понял, что зашел слишком далеко. Задел у этого человечка все больные места, используя непривычные слова вроде "финансовое рабство", недопустимое упоминание о "правах", и саркастический тон в отношении человека, имеющего семью. В "Ангеле" не было места такому понятию, как справедливость. "Ангел" напоминал тюрьму, где арендаторы были заключенными.
Грэнби обошел его кругом.
- Мне нужно идти. Нужно идти. Прочь с дороги. - Он направился к лестнице. - Ты, видимо, держишь меня за манду. За манду! Будут проблемы. Будут проблемы, если я не уйду прямо сейчас.
Сперва Фрэнк предположил, что Грэнби только болтать горазд о том, что не несет ответственности за свои действия, и, возможно, дал сейчас заднюю. И он испытывал триумф, будто этот задира и мелкий тиран был повержен. Но бледное лицо и стеклянные глаза Грэнби, безгубый рот, бормочущий одно и то же, указывали на то, что Фрэнк совершил страшное преступление.
Грэнби просто лаял на него, как собака. "Манда" было для Грэнби не просто слово, а заявление о несправедливо присвоенном статусе, уничижающем оценочном суждении. Протест Фрэнка несомненно повлечет за собой максимально жесткие ответные меры. Фрэнк сразу же понял это. Если ты держишь такого человека как Грэнби за манду, с тобой может произойти все, что угодно. Вот что здесь значило это слово. В местах, вроде "Ангела".
Также он подозревал, что прямое действие, один на один, вряд ли в стиле Грэнби. Кожа у Фрэнка покрылась мурашками, когда он подумал, что ночью тот перережет ему горло. Или его кудрявая голова быстро метнется в темноте, ухмыляясь кривыми зубами, и в спину Фрэнку вонзится нож, когда он будет, согнувшись над раковиной, мыть подмышки.
Сейчас самое время представлять себе это. Сказанного не воротишь.
У Грэнби были ключи от его комнаты.
Ему нужно было немедленно уходить.
Но как же вещи? Если он оставит свои компакт-диски и книги, они пропадут навсегда. Это все, что у него было. И куда он пойдет? Где он мог бы перекантоваться? Максимум, три ночи в каком-нибудь лондонском отеле, а что потом?
- Послушайте, Грэнби. Подождите.
Грэнби был уже на лестнице и поднимался на третий этаж. Он шел себе в комнату за оружием? Фрэнк вспомнил недавние репортажи в новостях о сожженных заживо, облитых кислотой, зарезанных людях, и у него перехватило дыхание, а к горлу подступила тошнота. Он хотел загладить вину и ненавидел себя за мягкотелость.
Ноги Грэнби преодолели два лестничных пролета. В верхней части дома хлопнула дверь.
Фрэнк зашел к себе в комнату.
Не прошло и минуты, как в запертую дверь раздался осторожный стук. Фрэнк сидел неподвижно на краю кровати. Он сглотнул, но так и не смог обрести дар речи.
- Фрэнк. Фрэнк.