Но все тщетно. Никто здесь не может ни войти на станцию, ни выйти. Я направляюсь к билетной кассе. За стеклом окошек мало что видно. Возможно, в кресле кто-то есть, но я не уверен. Может быть, сидящий в сумраке кассир опустил голову и смотрит себе под ноги.
- Послушайте. Мне нужно попасть на Виктория Лайн. Что-нибудь сегодня работает?
Но потом я замечаю под каждым окошком табличку: "КАССА НЕ РАБОТАЕТ". Я поворачиваюсь и иду обратно к турникетам. На стойке с бесплатной прессой осталось несколько желтеющих номеров "Метро". "КРИЗИС ПЕРЕШАГИВАЕТ ВОСЕМНАДЦАТИЛЕТНИЙ РУБЕЖ" - гласит заголовок. Газете, должно быть несколько недель, потому что этот заголовок уже мне попадался, причем давно. Или мне кажется? Может, просто очень похожий?
Я прохожу обратно через турникеты, затем бегу к сломанным эскалаторам, ведущим к платформе Виктория Лай южного направления С грохотом спускаюсь, едва не теряю равновесие у самого низа и сбиваю в сторону знак, предлагающий пассажирам воспользоваться лестницами. Мне очень нужно найти немного воды. Срочно.
Я выбираю другой туннель, который обещает вывести меня обратно к платформам Централ Лайн. Я пройду на Централ Лайн западного направления и выйду на Марбл Арк. Оттуда до станции Виктория ходит множество автобусов.
В туннеле уборщик, высокий и тощий африканец в светящемся нагруднике, пихает шваброй что-то лежащее на полу. Он поставил вокруг "опасной зоны" заграждение из брезентовой ленты, натянутой между четырех пластмассовых столбов.
Мне кажется, что в туннеле лондонского метро кто-то навалил кучу тряпья. Или, возможно, это гнездо одного из городских бездомных, недавно оставленное обитателем. Но в этой груде мусора определенно присутствует мышиная активность, так что, похоже, там остались какие-то объедки. Рот у меня наполняется слюной.
Женщина на очень высоких "шпильках" нагибается над лентой заграждения. Наклонив голову, она тычет костлявой рукой с тонким запястьем в грязной куче на плиточном полу, будто заметила что-то ценное.
Я проношусь мимо. У кого есть время возиться с этим по пути на работу? Вся эта неторопливость здесь внизу не перестает удивлять меня. Я просто хочу, чтобы все отошли в сторону. Их мысли и движения, кажется, такие же медленные и прерывистые, как и транспортное обслуживание подземки. Как вот этот парень, уже пьяный с утра. Ползет на четвереньках и тащит за собой грязный лист картона. Встань прямо, мужик! Заправь свою чертову рубаху.
Человек, идущий впереди него, двигается гораздо быстрее. Даже быстрее, чем я. Хотя он на костылях. Размахивает этими деревянными палками взад-вперед, будто шагает на ходулях. Когда у мужчины лысеет макушка, ему необходимо постригать по бокам волосы. У этого же верхняя часть его головы похожа на веснушчатую скорлупу, окаймленную клочковатой растительностью, вроде той, которая свисает с ветвей деревьев на болотах. Меня передергивает.
Лампы на арке в конце туннеля не горят. Что-то проносится мимо выхода и на него падает слабый мерцающий свет от единственной работающей в переходе лампы. У меня начинает сильно кружится голова, и я плохо понимаю, что происходит. Потому что, что бы ни пересекло только что на моих глазах арку, оно двигалось на четвереньках, быстро, как собака, а туловище у него было тощим, как у гончей. Но это не могла быть собака, потому что я определенно видел галстук на сморщенной шее, а еще рубашку.
К тому времени, как я достигаю платформы Централ Лайн восточного направления, сил у меня совсем не остается. Ноги горят, а в горле пересохло так, что я вряд ли смогу говорить. На этой платформе тоже прохлаждается довольно много людей. Никто не стоит. Все сидят на переполненных скамейках, изученные ожиданием. Это видно невооруженным глазом. Они едва могут сидеть прямо. А те, кто еще держится, просто упираются головами в грязные стены, раскрыв глаза и разинув рты. В этом тусклом коричневатом свете они походят на обитателей склепа под собором, или жертв концлагерей, сваленных в груды за колючей проволокой и обнаруженных союзниками в конце войны.
Я кладу свой портфель на пол рядом с переполненной скамьей и сажусь на него. Из-за усталости мне не стыдно сидеть задницей на полу, будто какой-то чокнутый юный художник. Я громко смеюсь. И мой смех эхом разносится вокруг.
Мой портфель тоже нуждается в замене. Кожа в большинстве мест стерлась, а в двух уголках виден торчащий металлический каркас. Мне подарили его, когда я увольнялся с последнего места работы. Шнурки тоже развязались. У меня нет сил завязывать их. Мне просто нужно немного посидеть здесь и перевести дух. Закрой глаза. Успокойся.