– Люси, – прошептал Грегори, стараясь, чтобы голос не дрожал. – Не оставляй меня, умоляю, не покидай!
– Им ты нужна больше, – выдавил он, передвинувшись так, чтобы держать ее ладонь обеими руками. – Наши дети нуждаются в тебе сильнее. Ты же знаешь это. Хоть в жизни не скажешь, но ты знаешь. И мне ты необходима. Мне кажется, тебе и это известно.
Однако жена не ответила и не пошевелилась.
Но дышала. Слава богу, хотя бы дышала.
– Отец?
Грегори вздрогнул, услышав голос старшей дочери, и быстро отвернулся, чтобы взять себя в руки.
– Я пришла посмотреть на малышек. Тетя Гиацинта разрешила, – пояснила вошедшая Кэтрин.
Он кивнул, но не ответил.
– Они миленькие. Я о младенцах, а не о тете Гиацинте.
К своему сильному изумлению, Грегори улыбнулся.
– Да, тетю Гиацинту нельзя назвать милой.
– Однако я все равно ее люблю, – выпалила Кэтрин.
– Знаю, я тоже, – ответил он, наконец повернувшись к дочери. Его Кэтрин была воплощением преданности.
Кэтрин подошла и остановилась в изножье кровати.
– Почему мама все еще спит?
Грегори сглотнул.
– Ну, она очень устала, лапочка, роды и так нелегкое дело, а тут еще и вдвойне.
Кэтрин серьезно кивнула, но он не знал, поверила ли ему дочь. Она, нахмурив брови, смотрела на мать: не слишком обеспокоенно, но с изрядной долей любопытства. Наконец она заметила:
– Мама побледнела.
– Ты уверена? – спросил Грегори.
– Она белая как простыня.
Он и сам так считал, но попытался не показать своего беспокойства:
– Возможно, немного бледнее обычного.
Кэтрин посмотрела на отца и устроилась в кресле рядом. Она сидела прямо, чинно сложив руки на коленях, и Грегори не переставал дивиться чудесной дочке. Почти двенадцать лет назад на свет появилась Кэтрин Хейзел Бриджертон, и Грегори стал отцом. В ту же секунду, как взял ее на руки, он осознал, что это его истинное призвание. Младший сын, которому никогда не достанется титул, и который никогда не хотел стать ни военным, ни священником, занял свое место благородного фермера и родителя.
Посмотрев на малышку Кэтрин, в ее темно-серые, еще не поменявшие цвет младенческие глаза, он понял, для чего существует в этом мире, и осознал свое предназначение… именно тогда. Он обязан воспитать это маленькое чудесное создание, защищать ее и заботиться о ней.
Грегори обожал всех своих детей, но у него навсегда останется особая связь с Кэтрин, потому что именно она показала ему его предназначение.
– Остальные дети захотят ее увидеть, – заметила она, опустив глаза вниз и покачивая правой ногой взад-вперед.
– Лапочка, маме нужен покой.
– Знаю.
Грегори ждал, что еще она скажет, пусть Кэтрин и не поделится с ним всем, что у нее на уме. Ему казалось, что это именно старшей дочери хотелось увидеть маму, посидеть на краешке постели, посмеяться, похихикать, а затем подробно рассказать о прогулке на природе с гувернанткой.
Другие дети помладше, возможно, не понимали, что происходит.
Однако Кэтрин всегда была очень близка с Люси. Характером мать и дочь походили друг на друга как две капли воды, хотя внешность их разнилась как небо и земля: Кэтрин была на удивление похожа на свою тезку, невестку Грегори, нынешнюю виконтессу Бриджертон. Это казалось тем более странным, что обе Кэтрин не являлись родственницами по крови, и тем не менее у обеих были черные волосы и овальное лицо, а также одинаковый разрез глаз, хотя цвет их все же отличался.
Однако в душе Кэтрин – его Кэтрин – была совсем как Люси. Она обожала порядок и любила все классифицировать. Если бы она могла рассказать матери о вчерашней прогулке на природе, то начала бы с увиденных цветов. Пусть не вспомнила бы все из них, но точно бы знала их количество по оттенкам. И Грегори бы не удивился, если бы позже к нему пришла гувернантка и сообщила, что Кэтрин настойчиво требовала пройти еще милю, чтобы число «розовых» совпало с «желтыми».
Его Кэтрин требовала справедливости во всем.
– Мимси сказала, что малышек назовут в честь тетушек Элоизы и Франчески, – выпалила старшая дочь, помахав ногой тридцать два раза.
(Грегори подсчитал. Невероятно! Он с каждым днем все больше становился похож на Люси.)
– Мимси, как обычно, права.
Из всех знакомых Грегори няня и кормилица его детей Мимси была первой кандидаткой на канонизацию.
– Однако она не знает, какие у них будут вторые имена.
Грегори нахмурился:
– Кажется, мы еще не решили.
Кэтрин посмотрела на него, нервируя своей прямотой.
– Мама уснула до того, как вы выбрали?
– Э-э, да, – ответил он, отводя взгляд. Гордиться тут было нечем, но только так он мог удержаться от слез в присутствии ребенка.
– Мне кажется, одну из них следует назвать Гиацинтой, – заявила Кэтрин.
Грегори кивнул.
– Элоиза Гиацинта или Франческа Гиацинта?
Кэтрин задумчиво поджала губы, а потом решительно ответила:
– Франческа Гиацинта звучит очень мило, однако…
Грегори ждал, пока дочь закончит мысль, но после недолгого молчания все же повторил:
– Однако?..
– Слегка вычурно.
– Этого вряд ли избежишь с таким именем, как Гиацинта.
– Верно, но что если сестричка не вырастет милой и изящной? – задумчиво спросила Кэтрин.
– Как твоя тетя Гиацинта? – прошептал Грегори. Он не мог этого не сказать.
– Она ужасно энергичная, – ответила девочка без тени сарказма.
– Ужасно энергичная или внушающая ужас?
– Ой, нет, только энергичная. Тетушка Гиацинта совсем не страшная.
– Только не говори об этом ей.
Кэтрин недоуменно моргнула.
– Думаешь, она хочет быть страшной?
– И энергичной.
– Очень странно, – прошептала девочка. И, посмотрев на отца блестящими глазами, добавила: – Полагаю, тетушка Гиацинта обрадуется, если малышку назовут в ее честь.
Грегори улыбнулся. По-настоящему, а не для того, чтобы успокоить ребенка.
– Да, разумеется, обрадуется, – прошептал он.
– Она, наверное, полагала, что до нее очередь не дойдет, – продолжала Кэтрин, – ведь вы с мамой называли детей по порядку. Мы все знали, что следующая девочка станет Элоизой.
– И кто мог знать, что у нас родятся близнецы?
– Даже в этом случае остается еще тетушка Франческа. Для того, чтобы использовать имя тети Гиацинты, маме пришлось бы родить тройню.
Тройню. Грегори не был католиком, но все равно едва сдержался, чтобы не перекреститься.
– И все они должны были оказаться девочками, что, по-моему, математически невозможно, – добавила она.
– Ты права, – прошептал отец.
Кэтрин улыбнулась, вызвав улыбку у Грегори, и они взялись за руки.
– Я тут подумала… – продолжала она.
– О чем, лапочка?
– Если у Франчески второе имя будет Гиацинта, тогда Элоизу можно назвать Люси. Ведь наша мама – самая лучшая на свете.
– Да, так и есть, – выдавил Грегори, с трудом сглотнув комок в горле.
– Думаю, маме это понравится. А ты как считаешь?
Грегори умудрился кивнуть.
– Она, вероятно, скажет, чтобы мы назвали малышку еще в чью-то честь. Наша мама – сама доброта.
– Знаю, поэтому мы должны это сделать, пока она спит и не может поспорить. Ты же понимаешь, что она будет возражать.
Он усмехнулся.
– Она будет твердить, что мы не должны были, но в глубине души обрадуется, – заметила Кэтрин.
Грегори сглотнул еще один комок в горле, но этот, к счастью, был вызван отцовской любовью.
– Похоже, ты права.
Кэтрин просияла.
Грегори взъерошил ей волосы. Скоро она станет совсем взрослой для подобных проявлений внимания и попросит не портить ей прическу. Однако пока что он будет гладить ее по волосам столько, сколько пожелает.
Он улыбнулся своей умнице:
– Откуда ты так хорошо знаешь маму?
Девочка снисходительно посмотрела на него, ведь они уже говорили об этом раньше:
– Потому что я ее копия.
– Точно, – согласился он. Они посидели еще немного, держась за руки, пока ему не пришло в голову поинтересоваться: – Люси или Люсинда?
– О, Люси. Она не похожа на Люсинду, – заявила Кэтрин, точно зная, о чем спрашивает отец.
Грегори вздохнул и посмотрел на все еще спящую жену.
– Нет, не похожа, – прошептал он и сжал маленькую теплую ладошку дочери.
– Ла-ла-ла Люси, – произнесла Кэтрин со спокойной улыбкой в голосе.
– Ла-ла-ла Люси, – повторил Грегори и, к своему удивлению, также улыбнулся.
Несколько часов спустя вернулся усталый и взъерошенный доктор Джарвис, принявший еще одни роды в деревне. Хозяин дома был хорошо знаком с врачом; Питер Джарвис только-только закончил обучение, когда Грегори и Люси решили обосноваться возле Уинкфилда, и с тех пор стал их семейным доктором. Они с Грегори были ровесниками и много раз ужинали вместе, миссис Джарвис была хорошей подругой Люси, а их дети часто играли с отпрысками Бриджертонов.
Но за все годы дружбы Грегори не видел у Питера такого выражения лица: плотно сжатые уголки губ и никаких любезностей, пока осмотр молодой матери не подошел к концу.
Гиацинта тоже находилась в спальне, настаивая, что Люси нужна поддержка еще одной женщины.
– Будто кто-то из вас может понять тяготы родов, – несколько презрительно заявила она.
Грегори не произнес ни слова, а просто отступил, пропуская сестру в комнату. Ее энергичность каким-то образом его успокаивала. И, возможно, даже вдохновляла. В Гиацинте чувствовалось столько напора – он почти не сомневался, что она может заставить Люси исцелиться одной силой воли.
Брат и сестра отступили, пока доктор считал пульс больной и слушал ее сердце. А потом, к несказанному изумлению Грегори, Питер крепко схватил Люси за плечо и начал трясти.
– Что вы делаете? – закричал Грегори, бросившись к кровати, чтобы остановить врача.
– Бужу ее, – решительно пояснил Питер.
– Но разве ей не нужно отдыхать?
– Ей нужнее очнуться.
– Но…
Грегори не знал, почему спорит, и, по правде сказать, это не имело значения, потому что Питер тут же его перебил: