- А Льву Петровичу рассказывала?
- Откуда! Они на меня и не смотрят, да и не было их уже давно.
- А ты все-таки увидишь - расскажи, доставь ему радость, может, и он с тобой отправится посмотреть на дело рук своих!..
- Скажешь тоже. Шутить ты, Маша, здорова. И потом: боюсь я их очень...
Маруся отправилась по тропинке во двор соседнего дома, и меня потянуло за ней вслед, еле удержалась, чтобы не пойти. И хорошо сделала, потому что, не пройдя и двух шагов, Маруся обернулась:
- А что, правда, что Верку вчера прямо на сцене трахнули?! Та еще блядь!..
- Маруся! Как не стыдно! Женщина же ты. И сплетню эту ни сама никому не повторяй, ни другим не разрешай. Вере вчера досталось, но того, о чем ты спрашиваешь, не случилось, слава Богу.
Маруся только фыркнула: явно осталась при своем мнении, и что хуже чужая беда воспринималась ею со злорадством. Это злорадство меня расстроило.
Я прошла в гримерную, разделась и отправилась к Мишке. Он уже ждал меня. И не просто так ждал, а со сметой в руках:
- Посмотри, тут первоначальная прикидка расходов. В одном варианте помещение театра мы арендуем, в другом - выкупаем в собственность... Без учета инфляции и взяток чиновникам...
- Миша, ты обалдел?! Кто - мы?! Какого - театра?!
Мишка хитро мне подмигнул:
- Ги-по-те-ти-чес-ко-го... - по складам произнес он.
Они все подталкивали меня к решению, которого я еще не приняла, да и не могла принять: никакие объяснения не убеждали меня, что подарок Бурелома - случись он в действительности - не таит в себе изрядного подвоха, тем более, что меня предупредили о его вероломстве. Да если бы и не предупредили, я и сама понимала: за каждый проглоченный кусок надо заплатить. И то, что форма оплаты выглядит столь невинной - очень смущало. И пока я не пойму, почему именно я избрана Буреломом, не будет никакого моего согласия. Но мысль о том, что когда-нибудь может настать момент моего полного освобождения от работы, сдобренной запахами кухни и самодовольным сопением пьяных купчиков, что я смогу заниматься настоящим искусством, полагаясь на свои способности и вкус, мысль эта отчаянно будоражила, заставляла работать фантазию, и фантазия, кажется, брала верх над муками совести: главное, ничего не выпытывать, ни до какой правды не докапываться, а просто пользоваться моментом и делать свое дело - единственное, к которому я подготовлена.
- Дай сюда, - сказала я Мишке и протянула руку за сметой, - любопытно, в какую сумму может нынче обернуться придворный театришко.
Сумма была астрономической. И меня это несколько успокоило: Бурелом, вероятно, не понимает, во что ему может обойтись его затея.
До представления оставалось время. Я чувствовала себя усталой и решила вздремнуть на нашей обшарпанной козетке в гримерной. Подстелила душевое полотенце, легла и провалилась в сон.
Что-то мне приснилось странное. Я стояла одна посреди зеленой и ровной земли, а надо мной простиралось нежно-голубое и ровное небо. Было хорошо и спокойно. Как вдруг по небу пробежали разряды, а затем что-то затрещало, как будто туго натянутую ткань прорезали огромные ножницы, и оказалось, что там - над тонюсеньким слоем голубого шелка - тяжелая, гнетущая серая масса. Она шевелилась, она заполняла собой все пустоты, и становилось страшно, потому что казалось: вот, еще мгновение - и не будет ни зеленого, ни голубого - одна только эта серая вязкость... "И меня, меня тоже не будет!" - вдруг спохватилась я. И тут увидела, как отовсюду появились люди. В руках у них были большущие иглы с нитками. И они - вытянув руки, непропорционально длинные - ухватывали расползающуюся голубую ткань и сикось-накось - нервничая и торопясь, сшивали края. Там, среди этих людей я увидела известного всей стране академика, которого даже при этой поспешной работе не покидала мягкая, чарующая, интеллигентная улыбка. Там был порывистый, чуть желчный, замечательный наш симфонический дирижер. Там была нежно любимая зрителями балетная пара - они трудились как-то особенно слаженно и швы у них ложились ровнее и плотнее... Там было много людей. Какой-то мальчишка работал неумело, но старательно. Какие-то девочки... Там я увидела Анастасию Ивановну, нашу библиотекаршу. Я обрадовалась и кинулась к ней.
- Анастасия Ивановна, я хочу помочь. Где взять иглу?..
- А разве у тебя ее нет? - удивленно спросила Анастасия Ивановна.
Я посмотрела на свои руки: и правда, в правой - была игла.
И руки мои сами собой принялись за работу.
- Анастасия Ивановна, - заталкивая нечто серое за скрепляемые края ткани, привычно обратилась я к старой библиотекарше с вопросом - сколько разъяснений получила я от нее за годы учебы! - А что мы зашиваем, почему?..
- Маша, не спрашивай меня об этом - ответ у каждого - свой. Есть он и у тебя...
- Вы заметили, - с беспокойством спросил меня стоящий рядом патлатый юноша, - заметили, что ткань все тоньше и тоньше?..
Я растерялась. Анастасия Ивановна ответила за меня:
- Заметила, молодой человек. И меня это тоже тревожит.
- Но сегодня-то мы справились, - сказал юноша и вколол иголку в отворот джинсовой куртки.
Я посмотрела в небо над собой. Там не было уже прорех и даже разноцветные стежки на глазах приобретали голубой оттенок и полностью сливались с обшей небесной голубизной.
Люди стали расходиться. И пока я смотрела на небо, не заметила, как ушла и Анастасия Ивановна. Я метнулась в одну сторону, в другую - нигде ее не увидела. Только услышала еще, как одна из женщин сказала другой:
- А по прогнозу обещают перед Рождеством ураганный прорыв...
- И наши ряды так катастрофически убывают...
- Но сегодня-то мы все-таки справились, - с гордостью ответила первая.
И снова я была одна на зеленой земле под голубым небом, а в руке сжимала иглу с прочной ниткой белого цвета.
"А шила-то я белыми нитками..." - почему-то с огорчением подумалось мне.
Я повертела иглу в руках, думая, куда бы ее деть, нечаянно укололась и проснулась...
Надо мной наклонилась Вера:
- Ты чего кимаришь, заболела что ли? До начала десять минут.
Краем глаза, чтобы не увидела Верка, я посмотрела на правую руку. В кулаке была зажата иголка с ниткой. Заболело сердце. Голова была такой, будто в нее поместили пудовую гирю.
- Заболела?.. Может быть. С утра чувствую себя неважно. Веруня, тебя вчера валерьянкой отпаивали, накапай мне тридцать капель...
- Ну, блин, еще не хватало... Я сейчас.
Верка отбежала, а я разжала кулак. Откуда могла взяться у меня эта игла? Да не Черешкову, а мне нужен психиатр. Я вколола иглу в занавеску на окне. Выпила валерьянку, принесенную Веркой. Встала. Меня чуть пошатывало, но я приходила в себя.
- А знаешь, Маша, о чем я сегодня думала? Мне сказали, что ты ударила того гада канделябром по голове. А если бы он был настоящий - ты бы его убила. Ты знала, что не убьешь?
- Убила бы, ну и что?
- Спасибо тебе, Маша. Генаха по обязанности помогал, а остальные, кроме тебя, просто смотрели. Одна ты ринулась. Вот даю тебе честное слово, что не выругаюсь, блин, больше ни разу... Вот, блин, привычка!.. Но я исправлю речь, буду говорить, как ты... Это мне Сливкина рассказала, что ты схватила канделябр и ему по голове двинула. "Я, говорит, от страха чуть не померла: убьет!.. А потом вспомнила: он же бутафорский..."
- Хватит, Вера. Тебе пора на выход.
- А ты как же? Может, отпросишься?
- Посмотрю.
Силы понемногу возвращались ко мне. И сердце отпустило. Мишка заварил мне крепкого чаю, дал таблетку аспирина. И с грехом пополам мы свою программу отработали.