Потом я учила роль Снегурочки. Дело в том, что из года в год мы играли практически на одних и тех же площадках, и Юрка переписывал "пэсочку" заново. Для меня он тоже оставил работенку. Кое-где было написано: "поет песенку" и в скобках приписано: "сочини!" У меня был навык таких сочинений: капустники, куплеты для рабочих номеров, эпиграммы - мне нравилось это занятие. И получалось, как правило, совсем неплохо. Но сегодня работа не шла. Я спотыкалась на каждом слове, и то впадала в сопливую сентиментальность, то выражалась слишком функционально. Разорвала черновики, сложила горку бумажной рванины на углу стола, взяла гитару и запела: "Бедному сердцу так говорил он, но не любил он, нет, не любил он..." - ну и так далее. Пела-пела, да и заплакала. Валька, счастливая!.. Уйду, уйду я из своего кабака. Вовка Пластецкий звал в провинцию, обещал сколотить театр "под меня", убеждал, что актеру, прошедшему провинцию, ничего не страшно в жизни... Но тогда я резонно ответила ему: "Вовочка, Ленинград - мой город. И когда-нибудь я обязательно вернусь сюда и начать придется с нуля. Но если сейчас мне двадцать один, то тогда уже будет за тридцать: и кому я стану нужна!" Позвонить Володе?.. Уехать?.. Делать это очень не хотелось. А хотелось мне получить роль Ларисы, пусть хотя бы в очередь с Валентиной, пусть и во втором составе... Но эта мечта была, нет, даже не журавлем в небе, а звездой в самой отдаленной от нас галактике...
Я растерла кулаком слезы, взглянула на часы и охнула: давно уже надо было катить в кабак на репетицию. Я позвонила, что могу опоздать, не подкрасилась, схватила необходимые вещи и помчалась. Думаю, что первые десять минут па улице каждый мог понять, взглянув па меня, что я плакала. Но балетные мои подруги этого уже не увидели.
После репетиции я постаралась последней пойти в душевую. Отчетливее других наказов моего ночного посетителя помнилось: никто не должен видеть камня. А я уже ценила его присутствие в моей жизни. Может быть, это было отчасти и самовнушением, но с ним мне было спокойнее, увереннее и теплее.
Вечером в ресторане я увидела Бурелома. На первом же выходе я поймала на себе его взгляд и почти незаметное для других, но очевидное для меня, приветствие. У меня не было оснований не ответить на него. Взгляды наши соприкоснулись, и я вздрогнула. "Белоглазый"!
Его глаза были словно два бельма на мучнистом фоне лица. Камушек на груди излучал тревожные электрические сигналы. "Успокойся, - мысленно сказала я ему, - эту опасность я и сама отлично понимаю." И покалывание прекратилось. Работала я механически, однако совсем неплохо: наверное, это и есть профессионализм. Успех был, хотя думала я бог знает о чем, только не о номере. "Что ему от меня нужно? Я и не самая красивая здесь, и не самая молоденькая. И на влюбленного Бурелом не похож."
Следом за нашим с Мишкой номером шел балет, в котором были заняты все девочки из моей гримерной. И Мишка, как всегда, пошел со мной: обычно нам приносили в гримерную кофе. Принесли и сегодня. Мишка начал что-то рассказывать про Лизочку, что-то смешное, но не успел договорить, как дверь открылась и вошел Бурелом.
- Добрый вечер, - сказал он и улыбнулся. Улыбка была бы у него даже хорошей, если бы не тусклая невыразительность глаз.
Я смотрела на него и по-прежнему не могла понять: почему он такой страшный при вполне сносной внешности? Как, каким словом определить источник того страха, смешанного с отвращением, который вызывал он?
Бурелом обратился к Мишке:
- Вы всегда тут вместе кофейничаете?
- Да. Хотите, я попрошу, чтобы принесли кофе и вам?
- Нет. Кофе я не хочу, а вот против того, чтобы ты выкатился, ничего не имею.
Мишку как ветром сдуло, хотя было заметно, что ему хотелось бы соблюсти пусть и видимость достоинства.
Камень неистовствовал.
- Очень печально, - сказала я, - что вы так невежливо обходитесь с моим партнером...
Мой гость захохотал смехом долгим и очень гулким:
- Невежливо?! Да я был сейчас так вежлив, как никогда в жизни!..
Странно, но я ему поверила.
- Кстати, о партнере, - продолжал Бурелом. - Этот смазливый еврейчик партнер только по сцене? А, может, и по постели?..
Я прямо зашлась гневом:
- Для меня, к вашему сведению, люди делятся только на талантливых и бездарных, на хороших и плохих. Я понимаю, это немного по-детски, но я так воспитана. - Камень снова застрекотал, и я опомнилась - я очень ценила Мишку, чтобы вызывать ревность Бурелома к нему. - А что касается моих любовников, то, во-первых, это не ваше дело, а, во-вторых, Миша всегда был моим другом и я дружу с его женой и дочкой, и для нашего круга такая дружба сама по себе является отрицательным ответом на ваш пакостный вопрос. Вот так, Лев Петрович... - Я повернулась к зеркалу. Увидела там свое и его отражение.
- Скажите, Мария Николаевна, вы что - начисто лишены инстинкта самосохранения?..
- Нет, отчего же. Не стану скрывать: вы мне непонятны и чужды, но если уж мне приходится общаться с вами, то я хотела бы, чтобы не я постигала законы вашего мира, а чтобы вы постарались понять мои. Да, чуть не забыла. По моим законам я обязана поблагодарить вас за помощь в тот вечер, за ужин и за машину. И я вам действительно благодарна.
Мне пришлось играть: я играла спокойную уверенность бесстрашного человека. На самом деле у меня тряслись поджилки...
До нашей гримерной донеслись аплодисменты.
- Вы ведь пришли зачем-то?.. Говорите, сейчас сюда прибегут девочки, и не заставите же вы их, потных и разгоряченных, ждать за дверью.
Бурелом усмехнулся:
- Нет, на сегодня достаточно. Я считаю, начало знакомству положено. И я понял, что не ошибся: вы именно тот человек, который мне нужен. Счастливо.
- До свидания, - ответила я.
Как только он вышел, я вся скукожилась: этот разговор украл у меня силы. Влетели девчонки.
- Блин, у тебя был Бурелом?.. Приставал?.. - спросила Вера.
- А ты чего такая? - поинтересовалась Сливкина.
- Эй, не горюй: Бурелом хотя бы самый главный тут. Не с шушерой, блин, путаться!.. - снова Верка.
Вернулся Мишка. Он был суров, напряжен и решителен.
- Больше я никогда тебя не брошу. Я столько пережил за эти минуты, ты не представляешь!.. Я трус и скотина: бросил тебя, как будто оставил врагу без боя собственный дом...
Он шептал мне все это на ухо, и мне стало хорошо от этого его шепота.
- Не преувеличивай. Все нормально. Вот только не могу понять: что ему нужно от меня.
- Влюблен, я же говорил тебе.
- Нет, Мишка, нет. Тут что-то другое.
Я уже вознамерилась рассказать ему про сон, но вовремя застрекотал камушек. Я промолчала.
Поздним вечером у служебного входа меня ждала машина Бурелома. Я прошла мимо. Шофер догнал меня в два прыжка.
- Только не говорите, Мария Николаевна, что вы меня не заметили.
- Заметила, конечно. Но хочу поехать сегодня общественным транспортом.
- Не выйдет, - сказал шофер и потянул меня за руку.
- Делать мне больно вам приказал Бурелом? - спросила я, выдергивая руку. Электрические покалывания не смолкали во мне, но я была настроена решительно.
Мой вопрос сильно смутил шофера.
- Как вас зовут? - спросила я.
- Николай.
Я вспомнила испуг Вражича, когда отказывалась от подношения Бурелома, и фразу, которую сказал ему тогда Мишка: "Успокойся, нагоняя не будет". Ничего умнее этой фразы в голову мне сейчас не пришло, и я сказала испуганному Николаю:
- Успокойтесь, нагоняя не будет. А вашему Льву Петровичу я сама скажу, чтобы в дальнейшем ради меня он не тратился па бензин. Зачем так разоряться...
- Разоряться?! Да Лев Петрович может скупить полмира...