"Меня не будет долго, - вспомнились свои же слова, - но вернусь я через секунду".
Цай даже не успел переменить позы, в которой он стоял - угловатой и неудобной для человека. Значит, он ничего не помнит и не знает ни о стражах Синдиката, ни о прочем. Ну и прекрасно. Теперь события потекут по другой оси! Иван улыбнулся и, еще не видя Светланы, лежащей у его ног, но ощущая ее, чувствуя, что она жива, сказал:
- Это моя жена, Цай! Наконец-то я ее вытащил оттуда!
- Надо бы прикрыть хоть чем-то, - извиняющимся тоном посоветовал Цай.
- Конечно, надо! - Иван скинул верх комбинезона, стащил с себя нательную холщовую рубаху. Провел ладонью по голой груди - крестика не было. Сразу вспомнился сын-оборотень, постаревшая Алена и мерзавец Авварон. Нет, не время раскисать. Он успел! Он повидался со всеми. И теперь он не имеет права откладывать главного, он не имеет права больше выжидать... он дозрел.
Легкие сомнения вкрались в душу, сжали сердце. Но Иван отмахнулся от этих теней, он присел, накрыл Светлану рубахой - проснется, сама наденет, а пока пусть спит. Да, она именно спала, она не была в обмороке. И это хорошо.
- Чудо свершилось, - Иван склонился, поцеловал спящую. Потом поднял ее на руки, перенес в угол больничной камеры, осторожно положил и снова прикрыл. - Здесь ей будет спокойней.
Карлик Цай стоял на прежнем месте. Теперь он скрестил свои корявые трехпалые руки на груди и в упор смотрел налитыми кровью глазами из-под бельм на Ивана. Он ждал. Но Иван сам не заговаривал. И тогда Цай спросил:
- Ты решился?!
- Я дьявольски устал, - сказал Иван. - Мне надо по-спать хотя бы три часа. Я не спал больше двух недель, держался только на стимуляторах, я не могу больше... дай мне эти три часа отдыха, и я отвечу тебе на все вопросы.
Он привалился к синтоконовой серой стене рядом с безмятежно спящей Светланой. И глаза его закрылись.
Легкий белый туман стелился над землей полупрозрачной пеленой, укутывающим тонким покровом. В высоком и светлом небе, дневном небе светили золотистые звезды. Осевое?! Там тоже туман, там непроглядное небо, меняющее цвет... Нет, это не Осевое. В нем туман гнетущий, наползающий, страшный туман, в нем все гнетет и давит. А здесь... здесь наоборот, здесь легко. И тихо. Но почему он оказался здесь? Зачем? Иван напряг память, да так ничего и не вспомнил. Значит, снова одно из неведомых измерений с ним Шутки шутит. А где Цай? Где Светлана? Он огляделся - никого рядом с ним не было.
Один. Опять один!
- Нет, ты не один, - прозвучал ниоткуда тихий, но сильный, сдержанный голос. - Ты никогда не был одинок - ни во Вселенной, ни в глухом подземелье, нигде.
- Кто ты?! - встревоженно спросил Иван. - Я не вижу тебя!
И почти сразу от самых звезд будто снизошел, опустился вниз еле различимый глазом золотисто-прозрачный столп. Туман, стелившийся над незримой почвой, метрах в восьми поодаль, всклубился под золотистым светом, ожил, поднялся... и обратился в молодого еще мужчину, на вид ровесника Ивана, не старше, может, чуть моложе. Он сидел на чем-то невидимом, клубящемся, будто сам туман держал его- невесомого, но всесильного. Последнее ощущалось во всем облике этого странного и светлого человека. Могучие плечи, чуть прикрытые струящимся книзу тончайшим белым хитоном, крепкие, мускулистые руки, поджарый стан, ровные и сильные неги, прямая спина, величавая шея. Длинные, ниспадающие на плечи пепельно-русые волосы незнакомца были стянуты золотым обручем на три пальца выше прямых темно-русых бровей, но обруч этот не скрывал высокого благородного лба, прорезанного двумя поперечными складками. Прямой нос, чуть выступающие скулы, ровные прямые губы без изгибов и извивов, мужской подбородок.
Глубокие и одновременно необычайно прозрачные серые глаза стального отлива, глаза человека сильного и прямого, не отводящего взгляда. Иван никогда прежде не видел столь притягивающих глаз. Да и сам незнакомец будто светился изнутри тем небесным золотистым светом, что снизошел со звезд. По левую руку от незнакомца, словно прислоненный к клубящемуся белому возвышению, стоял красный, чуть выпуклый щит в золотистом обрамлении. По правую- хрустально-прозрачный меч с золотой рукоятью и рубиновым навершием. И ото всего этого представал незнакомец былинным, сказочным витязем древних времен - в золотисто-красных каручах и поножах, с открытым светлым челом и сияющим взором. Казалось, взмахни он чуть рукой, поседн бровью - и десятки тысяч пресаетлых витязей, подобных ему, встанут позади из белезньг и света звезд, засверкают обнаженные мета, вздымется лес копий и светлее станет от яркого и ясного света глаз.
- В чем сомненья твои? - спросил витязь небесный, не ответив на вопрос Ивана.
- Долго рассказывать, - отмахнулся Иван, всматриваясь в искрящиеся одеяния светлого воина. И не веря своим глазам.
- Мне не надо ничего рассказывать, - спокойно и неспешно проговорил тот, - я знаю про тебя и про других все, ты же поведай лишь о сомнениях, гнетущих тебя.
Иван уже скривил было губы в насмешливой улыбке, дескать, навидались мы эдаких советчиков и благодетелей. Но тут же блажь пустая и гордыня схлынули с него, будто и не было их - не к месту да и не вовремя, И понял он, что с этим человеком... он даже не знал, можно ли его считать человеком, с этим незнакомцем... но тот был чем-то не просто знаком, но даже близок Ивану, с этим пресветлым небесным воителем нельзя кривить душою, темнить, изворачиваться, пытаться выглядеть лучше чем ты есть, нельзя, ему надо раскрыть душу... потому что он и снизошел для этого оттуда, со звезд, из сияния высокого. И сразу Ивану стало еще легче, благостнее. И сказал он:
- Страшное дело задумал я. Горькое и кровавое. Многими смертями, большим плачем и великим неверием обернется оно. Ты сам сказал - знаешь. И знают еще немногие сподвижники мои. А враги не догадываются.
Неправедные правители правят нами повсюду... и хотя сказано, всякая власть от Бога, вижу ясно и верно - не от Всевышнего они, а от дьявола. Но под ними миллионы безвинных ходят и бросать на смерть их будут... Имею ли я, сам погрязший в грехах и страстях, право на дело это страшное? Не проклянут ли меня и идущих за мною потомки наши?!
- Дело страшное и горькое, верно говоришь, - длинные русые волосы витязя приподнялись с плеч, рассыпались, затрепетали, будто против ветра он встал, две жестких складки очертили уголки губ.- И проклясть тебя могут. Ибо не огражден никто от проклятия.
Иван поник, опустил глаза.
- Значит, нехорошее дело задумал я, - пробормотал он еле слышно.
- Как можно оценить несуществующее? Как взвесить не имеющее пока веса?!
Ты ничего не сделал, а ответа просишь?!
- Доброго слова прошу. Или запрещения.
- Не будет тебе запрета, ибо волен в поступках своих, как каждый из смертных.
- И благословения не будет? - спросил Иван совсеч понуро.
- Видно, память твоя коротка. Вспомпи!
Все пропало разом. И стоял Иван под высокими сводами отрешенный и завороженный, как в тот далекий, самый первый раз, когда зашел, пересилив себя, во Храм. И видел он глаза Того, кто, единственный, не бросит его, не оставит в самую трудную и тяжкую минуту.
"Что ты ищешь, сын мой?" От ответил: "Правду, правду ищу!" И не голосом священнослужителя, не гласом патриаршьим, а небесным Гласом прозвучало под Святыми Куполами: "Значит, ты ищешь Бога. Ибо не в силе Бог, а в Правде!"
Да, все именно так и было. Были и другие слова, много слов, много вопросов, много ответов, много ликов на иконостасе и на фресках, но главный Лик был обращен к нему. Главные слова в его уши проникли, не из уст священника, нет, а Свыше: "Иди! И да будь благословенен!" Сколько раз во времена тягостных странствий своих, в минуты и часы испытаний, мучений, битв просыпалось что-то незабытое в душе, и звучало внутри, спасая, придавая сил: "Иди! И да будь благословен!" Так было. И так есть! - "Не ты ли рвался в бой за Справедливость? Не ты ли считал себя мечом в руках Добра?! Животворящий Крест Господень хранил тебя в муках и испытаниях.
Ты падал в адскую бездну. Но ты и поднимался в выси небесные. Твой дух побывал везде, узнал многое. И он не ослаб. Это тело твое устало! В этой жизни покоя не обретешь ты..." Да, и эти слова он слышал - давным-давно, на ступенях, ведущих к Храму. Покоя не обретешь... Иди! Не на сидение и выжидание его благословили, нет. Но почему никто не скажет прямо, громко: