Иван уже знал, куда он пойдет перед вылетом.
Иначе нельзя.
Туда!
После полумрака кабинета огромный, возносящийся к синим небесам белый Храм ослепил его. Золотые Купола - Святые, величественные, уходящие в заоблачные, незримые выси. Да, подлинный полет здесь, на Земле - вот он, самый совершенный звездолет, самый быстроходный вселенский крейсер. И незачем отрывать свою смертную, грешную плоть и бежать куда-то, на край Мироздания.
Достаточно воспарить духом, чтобы, не сходя с места, оказаться значительно выше... и ближе.
Ближе? К кому?!
Иван умерил шаг. Под сводами было тихо и благостно.
Горели свечи. Много свечей под образами.
У самого иконостаса молился человек в длинных темных одеяниях.
Он стоял на коленях, осенял себя широким крестным знамением и склонял седую голову к самым мраморным плитам пола.
Иван прошел вперед. Опустился на колени рядом с молящимся. Закрыл глаза. И мир растворился в небытии. Он остался один во Храме. Один во Вселенной. И он обращался лишь к Тому, кто растворен во всем и пребывает везде.
Господи! Дай силы, еще немного сил и времени. Не помощи прошу, не чуда. Только сил для благих дел, творимых за всех созданных Тобою и во Имя Твое. Не оставь на пути крестном! Услышь мя! Услышь, Господи!
Иван не открывал глаз. Ждал. Он помнил то необыкновенное чувство, когда силы просыпающегося духа поднимают к сводам, делают тело невесомым, парящим... нет, не тело, то душа сама воспаряет и единится с Духом, обитающим под этими сводами. Так было с ним. Было уже не раз. Отправляясь в Систему, на верную смерть, он забрел сюда. Нечто более сильное, чем разум, привело его во Храм. И он поднялся над собою. И он получил благословение.
Иди, и да будь благословен!
И он ушел.
И он вернулся. Вернулся из Иной Вселенной.
И он снова был в Храме.
И снова покидал его и Землю.
Он вернулся с планеты Навей, из Пристанища, из самой преисподней. Это было невозможно, из мира мертвых не возвращаются. А он вернулся.
И попал в земное Пристанище!
Господи, даруй же надежду и веру! Дай сил в последнем восхождении на мою голгофу! Не оставь!
Тяжесть давила на Ивана. Страшная тяжесть. Гнула к мраморным плитам.
Не давала воспарить к сводам, обрести облегчение душевное. Он не хотел верить в страшное, не мог себя заставить поверить в это. Ведь сам Архистратиг Небесного Воинства, сам Архангел Михаил благословил его на подвиг и муки. И он взвалил на себя неподъемную ношу. Он отрекся от себя во имя всех остальных.
Он взял грех на душу, чтобы иные очистились и вернулись к Богу, к жизни, к возрождению. Так почему же сейчас Дух, растворенный здесь, не приемлет его взыскующей души, не вбирает ее в себя, даруя покаянием и отпущением грехов?! И как ему идти дальше по страшному пути выбранному?!
Лики. Лики. Лики, бесстрастные и сокрушающиеся, взирали сверху. Они были там, а он здесь внизу. И не оживали глаза, не наполнялись скорбью и печалью, напутственным теплом и состраданием.
- Чего ищешь, сын мой? - спросил молящийся подле.
Иван медленно повернул голову.
И встретился взглядом с глазами Патриарха, усталыми, скорбными, ждущими ответа. Почему он сразу не узнал его? Седой, исхудавший, кожа пожелтеластареет Патриарх. Что же поделаешь, и прочие не молодеют, такова горькая участь смертных.
- Ищу напутствия доброго, - тихо ответил Иван. Патриарх вздохнул.
Отвернулся. Встал с колен. Иван тоже поднялся. Замер рядом.
- Горестные грядут времена, - промолвил старец, - и ты ускоряешь их приход. Большую печаль несешь в мир.
Иван вздрогнул. Не таких слов ожидал он.
Болью сковало сердце.
И пришли из памяти слова старые, слышанные из уст этого старца, изреченные будто в другой жизни, когда его и старцем-то назвать нельзя было. "Боль вырывается наружу и порождает новую боль, обида - обиду, тоска становится неизбывной. Горя жаждой" мщения, выплескивая обиду, принесешь Зло в мир, помни об этом. Тебе будет казаться, что борешься со Злом, что ты есть истребитель Зла, но истребляя его и обарывая лишь силой, ненавистью и мщением, будешь умножать его! И настанет день, час, когда ты перестанешь понимать, где кончается Добро и где начинается Зло. И сам станешь воплощением Зла! Это будет страшный день для тебя и для всех, страшный час, не дай Бог, чтобы настал он, ибо не помогут тогда тебе ни Животворящая Сила Креста Господня, ни добрые напутствия. Помни, в какой мир ни вознамерился вступить ты, чего бы ни содеял, не меч в него принести ты должен, не злобу и ненависть, вражду и раздоры, а одну любовь только. Помни об этом!"
Патриарх заглянул в глаза его. И кивнул еле заметно, будто только что повторил вслух слова свои прежние.
- Слишком много горя, слишком много смертей. И будет больше, сын мой.
Пусть Бог простит тебя и благословит. Мне же грешному сие не под силу.
Прощай!
Старец отвернулся, помедлив секунду. И быстрым шагом пошел прочь. Лишь черные развевающиеся одеяния в последнем порыве коснулись Иванова плеча.
Ушел! Не благословив?!
Иван стоял в оцепенении.
Пора вылетать, он сам назначил срок.
Но и уйти отсюда просто так нельзя.
Он поднял голову, повернул налево, направо - лики! лики!! лики!!!
Вот и Архистратиг.
Лицо иное. Глаза иные. Но это он. Он! Направивший его на путь воина.
"Доселе ты был лишь странником - мятущимся, сражающимся, страждущим, ищущим, но странником. А теперь, пройдя через круги испытаний премногие и обретя себя в муках и битвах, да приидешь ты под длань мою! И наречешься отныне воином. Да будет так!" Это он! Сквозь олифу, старые краски, иконописные темные очи прорезались вдруг чудом неизреченным бездонно-серые, всевидящие глаза Небесного Воителя. И узрели Ивана. И вошли чудесные лучи, испущенные ими, в его глаза, и дали силу, веру и надежду. И ощутил Иван себя не одним. Он даже чуть обернулся назад, на легкий, пространный шум, на чистый небесный звон - и в глаза ударило ослепительным сиянием, сверканием золотых доспехов. То под алыми, небесно-голубыми и золотисто-черно-белыми хоругвями и стягами стояли неисчислимые полки, пресветлые рати, тысячи и тысячи дружин. И он был впереди их. И они шли за ним!
- Подойди к Нему! - тихо прозвучало в ушах.
И Иван сразу понял - куда и к кому он должен подойти.
Нет, он не приблизился к Лику Спасителя. Наоборот, он отошел назад, на пять шагов, десять, двадцать. И тогда лишь он узрел воочию Его.
Слов не было.
Был лишь взгляд.
И во взгляде этом светилось само благословение.
Иди!
Иди! И да будь благословен!
Но прежде, чем выбежать из Храма, Иван застыл на миг, ощущая, как вздымается к высям его существо. И миг стал минутой, часом. Его вознесло под своды. И он растворился в океане пребывающего здесь Духа. И он сбросил свинцовую тяжесть усталости - вниз, во прах, во мрак земной и подземный. Он ощутил прилив сил. Как и тогда.
Он видел все - и Чудесный Образ, и всю Землю сразу, и миллиарды, миллиарды непогубленных душ людских, и океаны света, и малую свечу во тьме, и всю Вселенную, и Золотые Купола, сияющие в ней небесным очищающим сиянием.
Кеша подошел шаркающей походкой. Пожал протянутую руку.
- Хочешь потолковать с ним? - спросил он.
- Нет, - ответил Иван, - не хочу. У нас мало времени. Что нашли твои парни?
- Пока ничего, - смущенно протянул Кеша. - Может, ни хрена тут и нету, зря я только шухер навел?! Иван похлопал его по плечу. И сказал:
- Готовь эфир. Срочно!
- Слыхали! - Иннокентий Булыгин повернулся к замам, помам и прочей братии, зудевшей вокруг него рою подобно. Кешу здесь слушались. Кеша был строг и справедлив.
Через восемь минут Иван сидел в студии. Еще десять ушло на оповещение всех служб информации по всем мирам во Вселенной, где бы они ни Заходились.