А когда рассвело, люди увидели, что небо над городом по-прежнему низкое и серое, без единого просвета.
Но это уже не были тучи.
Это была серая пелена Тумана.
6
В этот день, Первый День Новой Эры, в квартире у Генриха вновь стали собираться старые знакомые. Артур ввалился около полудня; Генрих, не видевший его с ночи, засыпал друга вопросами.
- Ничего я не знаю, - сказал Беланов. - Пока вроде все спокойно... Эльза все надеется, что вернется Роберт. Ни шиша он не вернется. В городе не осталось молодежи. То есть, как я понял, шпана всякая, пьянь, наркоманы остались, а ассистенты все исчезли. Впрочем, может, они в центре... Центр города обнесен заграждениями, новые хозяева туда никого не пускают. А сейчас я спать хочу... Голова раскалывается.
Спал он, однако, недолго: до четырех часов. В это время в квартире появился Карл.
- Честь имею, господа, - объявил он с порога, - здравствуйте, почтенные кролики! Бедные вы, бедные! Играли себе на лужайке, щипали травку, плодились и размножались, решали свои кроличьи проблемы и воображали себя жутко умными и важными. А теперь пришли дяди ученые, которые лучше вас знают, в чем смысл кроличьей жизни. Смысл в том, чтобы стать материалом для опытов! И вы должны дрожать от радости, что ваши жалкие кроличьи жизни будут принесены в жертву интересам человечества!
Артур глядел на него с некоторым недоумением. Генрих подошел к Карлу вплотную и изумленно воскликнул:
- Боже мой! Да ведь ты пьян!
- Это совершенно невозможно, - сказал Артур. - Мы все знаем, что Карл не пьет.
- Да, я пьян, - подтвердил Карл с каким-то особенным удовольствием, я пьян, как - как? - как сапожник. А почему я не могу напиться? Если весь мир летит в тартарары, если нет больше ни города, ни Республики, если по улицам шляются неродившиеся потомки наших неродившихся потомков и указывают нам, как жить дальше - почему я, спрашивается, не могу тоже плюнуть на здравый смысл и напиться?!
- Нет, - добавил он вдруг совершенно трезвым голосом, - раньше надо было обо всем думать. Я же говорил: эвакуировать, обнести колючей проволокой, и пусть бы эти завоеватели хозяйничали теперь в пустом городе, а человечество доживало последние дни в мире и покое.
- Оно и так доживает, - возразил Беланов, - город полностью отрезан Туманом от мира, ты что, не знаешь?
- Э-э, нет, - ответил Карл, - беженцы, что успели вырваться отсюда, наверняка наделали шороху.
Дверь хлопнула, и вошел майор Грэбс. Он был в форме, но без погон, и вид у него был растерянный.
- Что это у вас дверь открыта? - спросил он.
- Нам больше нечего бояться, - ответил Генрих.
- По-моему, самое страшное только начинается. Самое страшное - это неизвестность. Я вот, например, ничего не понимаю. Вчера генерал Граубер принял решение капитулировать перед превосходящими силами противника. Но я до сих пор не вижу желающих принять капитуляцию. Кто я теперь? Офицер Республиканских Войск? Непохоже. Военнопленный? Но меня никто не собирается арестовывать! Я с утра нагло хожу в форме по городу, и на меня просто не обращают внимания! Этим миссионерам просто нет никакого дела до одной из самых боеспособных армий Европы!
- Успокойся, Грэбс, - сказал Карл, - ты просто стал безработным. В этом нет ничего особенного. Забудь, что ты был майором, и радуйся жизни, если можешь.
- Не обращай внимания на Карла, - посоветовал Артур, - он пьян.
Грэбс не нашел в этом ничего удивительного: если уж перестала существовать республиканская армия - значит, в этом мире возможно все.
- Нет, господа, вы просто не в курсе, - втолковывал Карл, - в городе уже висят их листовки. Так вот, они пишут, что войн больше не будет. Настала эра вечного мира. Все оружие массового поражения уничтожат. Останутся одни силы безопасности для поддержания порядка.
Спустя некоторое время текст этой листовки - впрочем, скорее декрета - был оглашен тем же способом, что и первое обращение Командующего Миссией.
- Граждане! - возглашал голос. - Времена бессмысленных распрей и смуты кончились! Отныне на Земле не будет войн и революций, не будет кризисов. Не будет коррумпированных правительств и политиков, ради собственной мелкой выгоды заигрывающих с толпой. Со временем мы ликвидируем преступность. Мы приведем вас к порядку и благоденствию...
- Нет, господа, как вам это нравится? - кипятился Карл.
- Не могу сказать, что мне нравятся их методы, - сказал Генрих, - но цели их видимо благородные. Да, конечно, их насильственное вторжение неприятно. Но, с другой стороны, мы для них - воинственные дикари, которых можно убедить только силой. А раз уж они - наши потомки, то, заботясь о собственном счастье, они должны позаботиться и о нашем.
- Счастье, как же! - воскликнул Карл. - Вот они ликвидируют войны и преступность. Значит, оставят без работы армию и полицию. Дальше, не дай бог, примутся за болезни и вышвырнут на улицу многомиллионную армию докторов и фармацевтов. Попутно куска хлеба лишатся все, кто занят в военной и медицинской промышленности. Потом наводнят наш мир сверхсовершенными автоматами и оставят без дела уже всех рабочих и инженеров. Я уж не говорю о столь малочисленных группах, как политики, бизнесмены, юристы и т.д. Короче, думая о всеобщем благе, они сделают несчастными всех, кроме кучки бездельников, которые наконец смогут предаться праздности, не боясь ничьих упреков.
- Тебе бы на митингах выступать, - пробурчал Артур. - Никогда прежде на замечал в тебе тяги к публицистике.
- In vino veritas, - невесело усмехнулся Карл. - А митинги... поздно теперь митинги... Просто я понял сегодня, что был не прав. И все мы были неправы.
- В каком это смысле? - осведомился Беланов.
- В прямом, Артур. Всю жизнь я был обычным обывателем. У меня был свой дом, своя работа, я продвигался по службе, не залезал в долги, платил налоги, ходил на выборы, читал современную литературу, периодически выбирался в театр и считал себя культурным человеком. До всего остального мне не было дела. Когда на Соборной площади бушевали митинги, призывавшие бороться с угрозой с Востока или с Запада, запретить коммунистическую партию или вывести из страны американские ракеты, я лишь сетовал на недоумков, которые злоупотребляют нашей демократией и дерут глотки вместо того, чтобы заниматься делом. На смену политическим митингам пришли экологические, а моя позиция не изменилась. Если тебе не нравится правительство, голосуй за оппозицию, зачем же выходить на площадь? Нет, я понимал, что у нас есть важные проблемы. Просто я считал, что каждый должен заниматься своим делом, и тогда все образуется. Одно ведомство занимается экологией, другое занятостью, третье благотворительностью, а у меня своя работа, и мой долг перед обществом - выполнять ее и не лезть в чужие дела. И точно так же рассуждали тысячи, миллионы граждан нашей сытой и свободной Европы. И вот теперь я спрашиваю себя: почему они выбрали для вторжения именно наше время? Если они такие благодетели, почему они не высадились в начале двадцатого века и не предотвратили того кровавого кошмара, из которого состоит все наше столетие? Не потому ли, что тогда человечество пусть было слабее в военном и техническом плане, пусть было раздроблено и одурманено социалистическими идеями, но оно было полно решимости и энергии и готово было дать отпор? А теперь мы такие благополучные, такие спокойные, каждый сам за себя, каждый замкнут в своем мирке, как устрица в раковине, бери и ешь, кто хочет!