Дени углубился в только что купленное мною пособие по дифференциальному исчислению (у меня была мысль изучить его с ним вместе). Солнышко вязала. По Школьной улице и вдоль всей долины Андроскоггина гулял свирепый ветер, укрепляя старые сугробы, так что они становились похожи на груды грязного полистирола. У меня мороз подирал по коже при одной мысли о дороге домой.
Дон вышел в гостиную уже без пальто, с чашкой дымящегося какао в руках. Ухмыляясь, подал ее мне.
— Выпей, Роги, mon vieux note 28, это самое оно, чтоб согреться в такую сволочную стужу.
Варить какао было так же свойственно моему брату, как мне — танцевать чечетку на стойке «Синего быка». Я попытался прощупать его ум, но барьеры были, как всегда, на месте. Что это с ним?
Дени оторвался от своих дифференциальных уравнений. Озадаченно посмотрел на отца, потом на мать.
— Нет! — Солнышко сорвалась со стула и выбила чашку из руки Дона.
По стене растеклось уродливое коричневое пятно.
Я остолбенел.
— Дядя Роги, а что, от диэтиламиновой кислоты какао вкусней? — удивленно спросил меня Дени.
Дон захохотал. Солнышко посмотрела на него так, будто готова была растерзать. Ошарашенный выходкой жены, он непроизвольно опустил защитный экран, и я отчетливо увидел, какую шутку он собирался со мной сыграть. А маленькому Дени не составило труда проникнуть за барьер и, как на светящейся вывеске, прочитать записанное на отцовской подкорке название наркотика.
Но откуда узнала Солнышко?
Дон, видимо, тоже об этом подумал, потому что в его смехе я уловил растерянность.
— Да ладно вам, шуток не понимаете? Нынче в «Быка» зашел один хиппи и стал всем предлагать эту дрянь. Мы сперва хотели вышибить его под зад коленом, но я вдруг вспомнил болтовню моего братца о подсознательных инстинктах и подумал: чего зря языком чесать, пора проверить на практике. Как думаешь, Роги?
— Так ты решил подмешать мне ЛСД и посмотреть на мою реакцию?
Пьяная ухмылка сменилась гримасой лютой ненависти.
— Одному тебе, значит, можно опыты ставить? Теперь моя очередь.
Солнышко дернула его за руку.
— Ты пьян! Сам не знаешь, что несешь!
Он отшвырнул ее, как котенка, и шагнул ко мне, сжав кулаки. Дени бросил книгу и забился в угол.
— Я знаю, что несу! — рявкнул Дон. — Мне надоели твои паскудные головные игры, понял? Ты умудрился настроить против меня родного сына! А моя жена… моя жена… — Он осекся, обратил к ней мутный взгляд и мало-помалу осмыслил происходящее. — А все ты! — напустился он на Солнышко и, тут же забыв про гнев, озадаченно почесал в затылке. — Но откуда ты узнала?
Она вскинула голову.
— Дени сначала меня спросил про ЛСД. Я тоже учусь телепатии. Мы хотели сделать тебе и Роги сюрприз.
Я ушам своим не поверил. Ни в одной из моих книг не говорилось о том, что ум способен осуществлять психологическую коррекцию, что он может обучать других (в педагогике и психиатрии Содружества это азы, но тогда мне такое и в голову не приходило).
Правда, Солнышко?! — мысленно выкрикнул я.
Она не ответила.
— Мама умеет разговаривать только со мной, — вмешался Дени. — Тебя и папу она не слышит. У вас обоих сил не хватает.
Дон потрясенно взглянул на испуганного сосунка, едва вылезшего из пеленок.
— Это у меня сил не хватает?! — взревел он и двинулся к сыну, чтобы вытащить его за шиворот из угла и задать трепку.
Солнышко почувствовала, а я прочел это намерение в мыслях Дона. Мы кинулись ему наперерез, но Дени остановил нас взмахом руки и гордо выпрямился перед отцом.
— Папа не тронет меня. — Ростом он едва доходил Дону до колена. — Ты никогда меня не тронешь, папа.
В его словах отсутствовала вопросительная интонация. Взгляд голубых глаз был тверже стали.
— Нет, — сказал Дон. — Никогда.
Мы с Солнышком одновременно перевели дух. Она наклонилась и взяла Дени на руки.
Дон обернулся ко мне. Он двигался как в трансе или на грани паралича. Но экран поставил на место. Я понятия не имел, какое послание, какой принудительный импульс передал ему Дени, но был уверен, что отныне Дон и впрямь пальцем его тронуть не посмеет. На меня это, разумеется, не распространялось.
— Думаю, Роги, тебе не стоит больше себя утруждать.
— Да, наверное, — откликнулся я.
Ребенок потянулся ко мне с утешением. В те дни я не ведал о скрытом модуле телепатической речи, но почему-то сразу понял: кроме меня, никто не слышит Дени.
Мы найдем способ продолжить наши занятия.
— Совсем ребенка разбаловали. К тому же у Солнышка скоро не будет времени на ваши забавы. Она сказала тебе, что опять в положении?
Солнышко крепко прижала к себе сына; в глазах у нее стояли слезы. Она ничего мне не говорила, а я не обратил внимания на то, что она вяжет.
— Поздравляю, — бесцветным голосом произнес я.
Дон дал мне пальто. Его губы вызывающе кривились, а мысли были скрыты за непроницаемым барьером.
— Теперь я сам займусь воспитанием, — заявил он.
15
Эдинбург, Шотландия, Земля
28 января 1972 года
Когда напряжение становилось совсем уж невыносимым, он забирался высоко в горы. Вот и теперь карабкался все выше, цепляясь обмороженными пальцами за скользкие камни и скрюченные стебли.
ЭГЕЙ!
Здесь, в этой каменной стране он полностью изолирован от мира простых смертных. Грязными промокшими снегоступами натер себе мозоли на пятках, что добавило новые ноты к желанной симфонии боли.
ЭЙ, ВЫ, ТАМ!
Сердце бьется где-то в горле резкими толчками. Ледяной ветер пронизывает узкое ущелье под названием Сушеная Треска и превращает в сосульки уши, щеки, нос, подбородок.
ЭЙ, КТО-НИБУДЬ! СЛЫШИТЕ?
Он карабкается вверх, точно гонимый демонами, и не глядит вниз на море городских огней, на лучистые потоки машин, грязные сточные воды, шпили церквей, руины старинных замков и мрачные стены университета.
ЭГЕ-ГЕ-ГЕЙ!
В корпусе, стоящем прямо на берегу реки Плезанс, — его лаборатория. Называется она слишком громко: Отделение парапсихологии при психологическом факультете Эдинбургского университета. А на деле унылая комната под самой крышей, разгороженная на отсеки для проведения бесконечных бессмысленных опытов. Возглавляет лабораторию всемирно известный психолог, профессор Грэхем Финлей Данлоп, но в штате у него только два аспиранта — Уильям Эрскин и Нигель Вайнштейн — да он, Джеймс Сомерлед Макгрегор, уроженец острова Айлей в составе Гебридских островов, двадцатилетний лоботряс, волею судеб и своего необыкновенного дара получившего стипендию в одном из самых знаменитых британских университетов, а ныне проклинающий и то и другое.