— Успокойся, — ровным голосом сказал он. — Когда ты так кривишь лицо, оно теряет всю привлекательность.
— Я не собираюсь быть привлекательной. — Тем не менее, она привела в порядок причёску. — Просто я пытаюсь вбить хоть какие-то чувства в мужчину, который гордится своей рассудительностью. Если ты такой рассудительный, почему ты не пытаешься убедить свою жену, а используешь сборище публики, чтобы критиковать её?
— Там не было сборища, и я тебя не критиковал. — У него порозовели скулы. В какой-то мере она была права, но не понимала, что руководило им — желание хоть на пару месяцев послать к чёрту Фейрхилл, Принстон, Бретертонов, юридическую фирму. О, чёрт. Какой в этом смысл?
— Ты сам понимаешь, что врёшь, — сказала она.
— Ты дьявольски одержима желанием во что бы то ни стало устроить сцену, не так ли? — Он поставил стакан на широкий подлокотник кресла, неловко поднялся и подошёл к мраморной каминной полке. — Я закурю.
Не глядя, он протянул руку за угол камина, пошарил там и стал разглядывать каминную полку.
— Забавно.
— Я рада, что хоть что-то тебя веселит.
— Когда мы уходили, я оставил тут пачку. — Нахмурившись, он повернулся.
— Только меня не обвиняй. — Лиз вот уже год не курила, и хотя она не намекала на недели и месяцы её воздержания, оно служило как бы немым упрёком отсутствию у него силы воли.
— И не собираюсь, — торопливо сказал он. — Правда, Лиз. Но это просто…
— Скорее всего, ты выкурил всю пачку у Бретертонов. — Она не могла скрыть нотку торжества в голосе, но тут же укорила себя за то, что сводит военные действия к таким несущественным мелочам.
Вернувшись в кресло, он взял стакан с джином. Собираясь с мыслями, он разглядывал окна, неторопливо гоняя лёд в стакане. Способность Тима внезапно уходить в себя всегда раздражала её. Это было столь же неестественно, как погружаться в глубокий сон на старте ракеты. Она почувствовала укол зависти.
— Ты курил гораздо больше, чем ты думаешь. Не в этом ли дело?
— Нет, — рассудительно сказал он. — Нет. Я взял пачку с полки, потом вспомнил, что в кармане есть ещё одна и положил её обратно. — Он улыбнулся, признаваясь в своей тайной борьбе с никотином. — Это было последнее, что я сделал, выходя из комнаты.
— Ты мог сунуть её куда-то ещё, — заметила она. Но сказала она это без особой убедительности. Оба они знали, что память у Тима была феноменальной и он не забывал ни единой мелочи.
— Нет, я помню это зелёное пятно на полке, точно, где я её и оставил. — Тим предпочитал ярко-зелёные пачки. — Я покажу тебе, они в коробке в буфете.
Когда он вышел, Лиз скрестила голые ноги. Она припомнила поднятую штору в спальне, попробовала связать её с пропавшими сигаретами и отбросила эту мысль. Вмешательство посторонних тем вызвало у неё раздражение. Она хотела иметь дело с Тимом.
— Чертовски странно. — Он вернулся с зажжённой сигаретой в руке и пачкой, оттопыривавшей нагрудный карман рубашки. И если сражению предстояло возобновиться, Тим успел укрепить свою оборону. Она ринулась в атаку.
— Так если ты говорил не обо мне, почему ты в качестве примера привёл планирование семьи?
— Послушай, Лиз. Давай оставим это. — Он откинулся на спинку кресла. — Если я тебя обидел, то приношу свои извинения.
— То есть, ты признаёшь, что вёл речь обо мне?
«Чёрт бы побрал эти узы брака», — подумал он. Почему они вынуждены всё время пикироваться, как дети, которых надолго заперли вдвоём в комнате?
— Нет, не признаю. Может, я сделал это подсознательно. В таком случае, что ж, не обращай внимания. Обещаю, что больше это не повторится. — Но кто может контролировать своё подсознание? — О’кей, Пусс?
Снова назвав её «Пусс», Тим заметил, что она несколько расслабилась. Лиз поняла, что, выйдя из себя, она потеряла преимущество.
— Ладно, постараюсь пропустить это мимо ушей… Но, откровенно говоря, Тим, почему мы не можем обсудить то, что нас разделяет? В противном случае нашим отношениям постоянно будет что-то мешать. — Она сделала паузу. — Людям, которые не могут разговаривать друг с другом, в конце концов приходится говорить со своими адвокатами.
— Лиз, в округе Мерсер нет атторни, включая меня, который может разобраться в наших делах. И ты это знаешь. — Он изучал её, испытывая странное смешение агрессивности и нежности. У Бретертонов он, в самом деле, вёл себя не лучшим образом, но как объяснить ей, что вот уже несколько месяцев на него то и дело наваливается беспричинное беспокойство? — Мы разные люди. Я знаю, ты считаешь меня чрезмерно негибким. Предполагаю, что про себя ты называешь меня упёртым. Я таков. И тут ничего не сделаешь. — Он осознавал, что как только слова начинали складываться в предложения, они уже искажали его мысли. Он хотел сказать совершенно другое. — Ты же предпочитаешь быть как бы в свободном плавании, меняя свои взгляды и пристрастия. Но подумай обо всём, что связывает нас — дети, Фейрхилл, тринадцать лет вместе, теннис, постель, друзья… Чёрт побери, да понадобится сущий кудесник, чтобы разобраться во всём этом и отделить нас друг от друга.