Справа от господина, уткнув головы ему в живот, нос к носу храпели два старших сына. Стоило одному всхрапнуть, как у другого торчком вставали волосы на голове. В ногах господина, согнувшись, как буква «ку»,[4] спала миловидная девушка лет семнадцати, в объятиях она сжимала младенца.
В головах господина, у самого стола, под который запихнули меня, спали мальчик и девочка, в таких причудливых позах, будто сон настиг их в разгар игры. Мальчишка во сне, наверно, бежал, потому что его ступни вздрагивали, как от электрического тока. Девочка беспрестанно чмокала губами, в ней было что-то отталкивающее.
Теперь я понял всеми фибрами своего существа: это не сон. Превозмогая ужас, я стал вылезать из-под стола. При этом тело мое издавало звуки, какие издает бамбук, когда его ломают. От этих звуков дама лягнула в бок старуху, старуха поспешно перевернулась на другой бок, но, к счастью, никто не проснулся.
Стоя на одной ноге, как палочка для еды, лишенная пары, я натягивал спущенные брюки. Человек, лишенный последних остатков достоинства. Вдруг мысль, предельно ясная, озарила мое сознание. Комната эта моя, все их речи – просто наглость, сейчас я их подниму и вышвырну как миленьких. Но тут же вспомнилась расправа, учиненная надо мной ночью, и храбрости поубавилось.
Пусть все решает закон. Не может ведь остаться безнаказанным явное попрание всех норм общежития. Существуют же в обществе какие-то нормы.
Стараясь не шуметь, я готовился выйти. Снял со стены пиджак, под ним обнаружился пропавший ремень. Просовывая руки в рукава, проверил карманы. Во-первых, нет кошелька; во-вторых, исчезли зажигалка, трубка, табак. Проездной билет на месте, но подколотые к нему обеденные талоны и фотография С. (моей девушки) исчезли. Только шариковая ручка и записная книжка во внутреннем кармане оставались в сохранности.
Пораженный в самое сердце, я тем не менее решил принять это как должное. Выйду, думаю, на улицу, глотну свежего воздуха и там что-нибудь придумаю. Скользнул в щелку двери и крадучись, на цыпочках вышел в прихожую.
Вздохнул с облегчением. Но тут на плечо мне легла чья-то рука, – девушка с милым лицом. Она приблизилась ко мне вплотную, словно опасаясь кого-то, и сказала, обдавая меня молочным дыханием:
– Извините, пожалуйста, но пока все встанут, надо бы вскипятить чай и приготовить завтрак. Братья по утрам вечно не в духе. Если что-нибудь будет не так, устроят собрание, и для вас же будет хуже.
Я ничего не ответил. Собирался обуться, но потом передумал и вышел на улицу с ботинками в руках…
Надо с кем-то посоветоваться! – вот первое, что пришло мне в голову Положение, в которое я попал, заставило меня горько пожалеть о том образе жизни, который я вел до сегодняшнего дня. Я пожалел, что не установил более близких отношений с соседями по дому. Теперь мне и поговорить не с кем, еще, пожалуй, на смех поднимут. Стараясь не шуметь, я дошел до уборной и только здесь обулся. Ополоснул лицо, утерся подолом рубашки. После этого я почувствовал себя бодрее. Мое мужество окрепло настолько, что я даже принял решение: дай-ка я поговорю с управляющим! Это уже в самом деле можно было назвать решением.
Управляющий сидел у окна, обращенного к дороге, и в ритм утренней зарядки по радио, попыхивал трубкой с плоским чубуком. Маленькими глазками он искоса наблюдал за местными хозяйками, толпившимися у водопроводной колонки. Теперь, скосив глаза в другую сторону, но даже не повернув головы, он холодно уставился на меня.
Губы отделились от плоского чубука, их сморщенный лиловый край задрожал в улыбке. Сейчас наверняка изрыгнет: «Квартирная плата!». Стараясь его опередить, я поспешил подойти и поклониться.
– Кобо-сан, – сказал я с виноватой улыбкой, – мне необходимо ваше заступничество…
От этих слов губы Кобо-сан задрожали еще сильнее. Избегая пауз, я выпалил все одним духом:
– Вчера ночью какие-то странные типы…
Он не спеша выбил трубку, глаза его смотрели мимо меня.
– Что-то я не понял.
– Что ж тут непонятного? Я бы хотел с вашей стороны, Кобо-сан, только подтверждения, что десятый номер числится за мной.
– Где чья комната – это меня не касается. Кто платит, тому и сдаю, остальное не мое дело.
– Но когда человек платит, он вместе с комнатой получает, как я понимаю, и право на жилье. Съемщик десятого номера – я. Никто не имеет права ко мне вторгаться.
Кобо-сан снова скосил на меня глаза.
– Ваша комната, кажется, еще не оплачена? Вот о чем поразмыслите.
На особенную отзывчивость я и не рассчитывал. Но такое бездушие… Я окончательно пал духом. Вышел во двор и встал на панели, забыв о течении времени.
Кто-то хлопнул меня по плечу, схватил за руку.
– Привет! Что за таинственный вид? – Второй сын из семейства пришельцев держал в зубах мою новехонькую зубную щетку.
В это время показалась соблазнительная вдовушка из третьего номера.
– Привет, мадам! – С видом старого знакомого он сделал ей ручкой.
Одарив его долгим многозначительным взглядом, она хотела проскользнуть между нами. Но он вцепился ей в руку выше локтя и со словами: «Ой, да вы вся в муке!» – погладил ее по заду, словно хотел отряхнуть платье. Мне же бросил:
– Отец там собрание будет проводить, пошли быстрее!
В прежние времена вдовушка иногда бросала на меня выразительные взгляды. Случалось, что где-нибудь в углу пустынного коридора она, словно невзначай, поднимет подол юбки, сделав вид, что поправляет чулок. Я со своей стороны особого рвения не проявлял, да его и действительно не было. Но теперь, когда на моих глазах она строила куры этому наглому парню, я не то чтобы ревновал, но не мог не ощущать горечи от сознания, что происки вражеской силы шаг за шагом разбивают мою жизнь. Я хотел уйти от него, но он меня не отпускал.
– Собрание начинается, пошагали, пошагали!
Вначале у меня не было осознанного намерения сопротивляться. Но вдруг мне пришло в голову обратиться в полицейский участок, хотя вообще-то я не питаю симпатии к подобным учреждениям. Другого выхода я в тот момент не видел. Так получилось, что последним прибежищем для меня стало то место, где я меньше всего хотел бы побывать.
В участке двое полицейских, старый и молодой, мечтательно курили, развалясь на стульях. Я стал излагать свое дело. Молодой, демонстративно отвернувшись, начал листать записную книжку, делать в ней какие-то пометки, будто внезапно вспомнил о чем-то срочном. Пожилой временами кивал, словно говоря «слушаю, слушаю». Но выражение лица у него было отсутствующее.