Сейчас бронзовый духовный отец валялся на полу лицом вниз. Он свое дело сделал. Пришло время сыну создавать вселенную. Рудольф Балкани лихорадочно трудился. Новая вселенная в виде книги должна придти на смену вселенной Фрейда, да и всем прочим вселенным, возникавшим до нее. Молодое поколение в ходе революции молодости против старости будет почитать эту книгу как свою Библию.
За работой он насвистывал отрывки каких-то мотивчиков, причем все они были из разных рекламных песенок, которые он собирал и изучал в молодости. Как же много он узнал с помощью телевизионных реклам! В то время как другие на время рекламы делали звук телевизора потише, Балкани делал его погромче. Остальные программы не продавали ничего, кроме морали среднего класса, в лучшем случае — отчаянно скучной, зато рекламные ролики предлагали мир, в котором товаром становились мечты, где на экране появлялись молодость и красота, где вся боль и страдания исчезали, сметаемые длинными шикарными волосами. Авангардистские фильмы? Балкани просто презирал их. Даже в самых сюрреалистических из них не было ничего сравнимого с притягательной силой телевизионных реклам. Работы даже самых известных режиссеров шестидесятых и семидесятых, к счастью, были давно забыты, зато видеокопии реклам эротического мыла и пива, относящиеся к тому же периоду, сейчас стоили среди коллекционеров от ста до двухсот ооновских долларов.
Балкани завершал свой шедевр «Терапия небытия». А почему бы и нет? Случай Джоан Хайаси, это единственная незаполненная клетка в космическом кроссворде. И наконец-то, правда, самым неожиданным образом она была заполнена. Сидящий в одиночестве в своем кабинете Балкани громко расхохотался. Как все оказывается просто! Просто длиннющий анекдот о дворняге, соль которого заключается в том, что соли-то и нет.
А что же лежит за всем этим?
Небытие.
Внезапно Балкани остановился. Последнее напечатанное им предложение несло отпечаток завершенности. Да, он написал последнее предложение труда всей своей жизни. Балкани осторожно вынул лист из машинки и приложил его к остальным, аккуратно и тщательно запечатал рукопись книги в большой конверт и надписал на нем адрес своего нью-йоркского издателя. Затем он положил конверт на поднос для исходящей почты, и автоматическое устройство тут же утащило его. Ну, вот и все.
Устало шаркая, он потащился к шкафчику с лекарствами, ощущая результат нескольких бессонных ночей. «Да, чересчур большая доза хинидина, — подумал он, беря шприц, — наверняка вызовет столь желанную остановку сердца».
Крякнув, он опустился на край кушетки, закатал рукав. И сделал себе укол. Его рука после множества предыдущих инъекций стала практически нечувствительной — он ничего не почувствовал.
Когда шприц выпал из его цепенеющих пальцев, игла сломалась, а сам он со вздохом откинулся на кушетку.
Подчиненные так боялись его, что долго не осмеливались без разрешения войти в кабинет. Поэтому тело было обнаружено лишь через полтора дня.
12
— Как это вы не знаете, где он? — возмутился доктор Чоит.
— Да вот и не знаю, — пожимая плечами, ответил Эд Ньюком. Дело было в номере ноксвилльского отеля. Оба несколько мгновений молча смотрели друг на друга, потом доктор Чоит отвел взгляд.
— Он обязательно должен был оставить что-нибудь вроде записки с указанием, где его можно отыскать.
— Не-а, — спокойно ответил Эд Ньюком.
— И он, говорите, забрал с собой эту девушку, Джоан Хайаси?
— Именно так, доктор Чоит.
В номере становилось жарко. Чоит вытащил ирландский полотняный носовой платок и вытер взмокший лоб. Бьющее в окно яркое солнце заставляло его щуриться, он чувствовал гнев и раздражение.
— Мне просто необходимо его найти. Я должен знать, возьмется ли он за задание насчет Перси Х или нет. Прошло уже пять дней, он вполне мог исчезнуть с концами. «Дезертировать, — мысленно поправился он, — или просто пойти на попятный».
— Вы, похоже, не очень хорошо знаете Пола, верно? — спросил Эд Ньюком.
— Напротив, в том-то и беда, что я знаю его слишком хорошо. Я отлично знаю, как сильно он эмоционально сближается со своими пациентами. Это одна из составляющих его терапии — относиться к пациента едва ли не как к равному. Порочная практика, она вызывает слишком большое напряжение у самого врача. Возможно, он попросту не выдержал такого напряжения. — При этих словах Чоит почувствовал — нет, не раздражение, а искреннее сочувствие.
В этот момент Пол Риверз наслаждался таким душевным миром и покоем, каких раньше еще не испытывал. Он учился ничего не делать. Общество сексуальной свободы так и не поняло, как этого добиться, зато Джоан Хайаси преуспела и теперь учила его в ветхой однокомнатной хижине, затерянной в теннессийском лесу, вдалеке от ближайшей дороги. Она учила его, как нежиться на солнышке подобно растению и пускать корни.
Они лежали бок о бок на дряхлом крыльце, касаясь друг друга лишь кончиками пальцев. Как-то раз Пол нерешительно попытался поцеловать ее, но она мягко оттолкнула, и он решил, что это отказ. А теперь после часа бездумного молчания она вдруг заговорила, причем, очень медленно.
— Я больше не могу заниматься любовью, она кажется мне фальшивой. Я больше не мужчина и не женщина. Я и то, и другое, и, в то же время, ни то, ни другое. Я одновременно и вся вселенная, и одинокий наблюдающий глаз. Быть мужчиной или женщиной — значит играть роль, а желания играть у меня нет. Однако касаться меня, наверное, приятно. Интересно, а это так же приятно, как дотрагиваться до кота или собаки?
— Да, — едва слышно отозвался Пол. «В первый раз, — думал он, — имею дело с женщиной, которая знает, что мне нужно. Как быть рядом со мной, не требуя от меня внимания, не требуя постоянных доказательств того, что она существует. Ведь в какой-то мере правда, — вдруг осознал он, — что быть мужчиной или женщиной — это и в самом деле игра, некая предопределенная культурой роль, которая может не иметь почти ничего общего с нашим внутренним самовосприятием. Ведь сколько раз, — спросил он себя, — я занимался любовью не потому, что мне этого хотелось, а потому, что хотел доказать самому себе и какой-нибудь несчастной женщине, что я “настоящий мужчина”?»
Он повернул голову и бросил взгляд на ничего не выражающий профиль Джоан и подумал: «Какой же далекой она кажется. Интересно, в каких потаенных глубинах сознания она сейчас пребывает?»
— Где ты, Джоан? — спросил он.
— Нигде.
— Так, значит, ты — та самая Девушка Ниоткуда, да?
— Можешь называть меня и так.
Внимание Пола привлекла какая-то птичка, возможно, пересмешник. Она щебетала на дереве за пределами заросшего сорняками двора. Раз за разом повторялась одна и та же коротенькая песенка. Наблюдавший за ней Пол мог бы поклясться, что птичка вдруг задумчиво взглянула на него, перед тем как на мгновение смолкнуть. Человек и птица некоторое время разглядывали друг друга, а потом пересмешник возобновил свои трели. И тут Пол ощутил нарастающую душевную боль. В голове его закрутились какие-то фантазии, а на глаза неожиданно навернулись слезы. Возможно, он тоже когда-то был птицей, возможно, сейчас эта птичка признала в нем своего собрата.
Пересмешник подлетел поближе, по-прежнему щебеча.
«У меня тоже есть крылья, — подумал Пол. — Только они невидимые. Но я слышу свистящий под ними ветер, чувствую, как он поднимает мое тело ввысь».
Когда взгляд его прояснился, птичка уже улетела.
— Она знала, что ты слушаешь, — сказала Джоан. — Она настоящая актриса.
— А с тобой часто такое случается?
— Да, — ответила Джоан. — Они все актеры, и птицы, и звери, но они не станут рисоваться перед тобой, если не уверены, что ты не причинишь им вреда. Они не располагают такими знаниями, какими обладают люди, но куда более мудры. Некоторые из них, в особенности кошки, самые настоящие философы и святые.