— Бабур-мирза! Бабур-мирза! Бабур-мирза!
Распев звучал все громче, сотрясая воздух. Они подтверждали свою верность ему, их владыке, наследнику Тимура. Нет, они его не покинут. По крайней мере, сейчас.
Когда спустя несколько дней Бабур въехал по крутому пандусу в могучую крепость Агры, во дворе его встречал Хумаюн с его командирами. Когда правитель спешился, сын его преклонил колени, но Бабур тут же поднял его и заключил в объятья.
— Отец, сокровища взяты под охрану. В здешнем гареме мы обнаружили мать султана Ибрагима, Буву, а также его жен и наложниц. Бува называет нас дикарями — говорит, что презирает нас… Я оставил ее оскорбления без внимания и приказал обращаться с ней, как и со всеми женщинами султанского двора, с подобающим почтением. Со стороны местных жителей никакого противодействия нет, напротив, они, кажется, довольны тем, что в городе восстановлен порядок. Как только распространилась весть о том, что султан Ибрагим разбит, мародеры и разбойники воспользовались воцарившимся хаосом и безвластием, принялись грабить селения, опустошая закрома, угоняя скот и захватывая женщин. Мы изловили некоторых из них и предали казни на площади перед крепостью, чтобы все могли это видеть.
— И правильно сделали. А что вы нашли в сокровищницах?
Хумаюн ухмыльнулся.
— Ничего подобного я в жизни не видел — подвалы, битком набитые золотом и серебром… А драгоценных камней столько, что мне вообще трудно поверить, что их можно было добыть на приисках всего мира. Разумеется, все подсчитано, взвешено и описано.
— Хорошо. Я должен достойно наградить своих людей, и, кроме того, в ознаменование нашей победы отправлю деньги в Кабул, чтобы досталось каждому — мужчине, женщине и ребенку. Через несколько дней мы отпразднуем победу, устроив грандиозный пир, однако пока я должен кое-что с тобой обсудить и о чем-то спросить. По дороге из Дели у меня было время поразмыслить… Я думал о других великих воителях, вторгавшихся, как и мы, в Индостан — об Александре Македонском, который переправился со своим войском через Инд, но потом повернул обратно, о Тимуре, который захватил Дели, но не остался там… Я поневоле задумался о том, можем ли мы обосноваться здесь и добиться процветания. Некоторые из моих командиров, воины, чья храбрость не подлежит сомнению, тоже начали задаваться подобными вопросами. Им не нравится этот край. В конце концов, мы можем уложить эти сокровища в сундуки и сумы, навьючить ими своих животных и отправиться домой. А если останемся, то нам предстоит встретиться еще со многими трудностями и опасностями. При Панипате была одержана великая победа, но это только лишь начало. В наших руках находится всего часть страны — на самом деле, не более чем коридор в пару сотен миль шириной, пусть он и тянется на тысячу миль до самого Хайберского перевала. После Панипата мы почти не встречали серьезного сопротивления, и то лишь потому, что остальные правители Индостана засели в своих крепостях, наблюдая и выжидая. Они считают нас дикими кочевниками, совершающими грабительский набег, а стало быть, неспособными утвердиться прочно, и ждут, что наше правление будет развеяно ветром, словно утренний туман. И уж конечно, они постараются поспособствовать этому ветру — будут сговариваться между собой, чтоб изгнать нас. Мы должны спросить себя: хватит ли у нас стойкости сражаться вновь и вновь, пока мы не упрочим свое положение? Есть ли у тебя на то сила и воля, сын мой, как они есть у меня?
— Есть, отец.
Взгляд карих глаз Хумаюна был решителен и тверд.
— Если так, то я уверен: нас не может постигнуть неудача. Мною уже выбрано имя для нашей новой династии и державы. По дороге из Дели меня догнал гонец с дерзким посланием персидского шаха, написанным еще до того, как он прознал о нашей победе при Панипате. Шах Исмаил писал, что ему известно о моем «разбойничьем набеге», и называл меня в своей грамоте «моголом», что по-персидски значит «монгол» — видимо, хотел оскорбить меня, указав на мою варварскую природу. Я же ответил ему, что горжусь своим происхождением от Чингисхана, величайшего из монголов не меньше, чем тем, что являюсь потомком Тимура. В этом имени нет ничего постыдного. Я сообщил ему, что с гордостью принимаю его для своей династии и державы, которая, коли будет на то воля Аллаха, скоро затмит величием его собственную.
Следуя за двумя стражами с обнаженными церемониальными мечами, Бабур медленно приблизился к двойным золоченым кожаным дверям бывших личных покоев султана Ибрагима, где сейчас дожидались его собравшиеся на победный пир высшие командиры. Простые воины уже вовсю праздновали внизу, во дворе, и в расставленных вдоль речного берега шатрах. Ни один из тех, кто способствовал достижению победы, не должен был остаться без награды.