В молчании отец и сын подъехали к шатру, куда с поля боя сносили раненых. Некоторые из них лежали тихо и неподвижно, кто-то пытался отмахиваться от роившихся над их ранами насекомых, иные стонали от боли; кто-то кусал ладони, чтоб этого не делать, тогда как другие молили о помощи.
— Правильно ты как-то сказал, отец: тяжелораненые взывают к своим матерям или к Аллаху.
— От матерей они получали больше всего любви и утешения в этом мире, а Аллах — это их главная надежда, касающаяся грядущего.
Бабур помолчал, потом продолжил:
— Мы должны быть благодарны этим людям, храбрость и самопожертвование которых сделали нас неоспоримыми владыками Индостана. Наш долг отплатить им, позаботиться о семьях павших и обеспечить увечным безбедное существование. Но прежде всего мы обязаны перед ними — и самими собой — не допустить, чтоб эти жертвы оказались напрасны. Но, несмотря на это, отказываться от смертей и жертв тоже нельзя, ибо при создании державы жертвы неизбежны, и приносить их приходится как правителям, так и подданным. Боязнь их придает слабость и нерешительность, потому сегодня несмотря на потери мы, прежде всего, будем радоваться победе. Нам удалось одолеть самого опасного противника. Когда слух о его полном поражении распространится повсюду, никто из остальных правителей уже не дерзнет бросать нам вызов. А значит, сегодня мы обеспечили будущее нашей династии.
На следующий день, ближе к вечеру, когда уже удлинились тени, Бабур снова собрал свое войско и обратился к нему с речью. На сей раз многие были перевязаны, а иные стояли в строю, опираясь на костыли.
— Бойцы, возрадуемся и возблагодарим Аллаха за великую победу, дарованную нам за храбрость и верность правому делу. Мы еще раз доказали, что являемся достойными преемниками благородного Тимура, каковыми навеки останемся в истории. Прошлой ночью мы праздновали победу, а когда вернемся в Агру, до которой отсюда всего-то четыре дневных перехода, я вновь открою свою сокровищницу, дабы вознаградить вас, всех и каждого.
Вчера ночью я узнал от пленника, что в конце битвы Санграм Сингх, наш надменный противник, дерзавший противопоставить свою силу нашей, получил такую рану в живот, что его пришлось увезти с поля боя на носилках, подвешенных между двумя лошадьми. А сегодня разведчики доложили, что раджпуты собираются возле огромного погребального костра, сложенного в десяти милях к западу отсюда. Крестьянин, работавший в поле, рассказал разведчикам, что костер сложен для правителя Тевара, умершего где-то неподалеку, а соорудили костер уцелевшие бойцы его личной стражи. Спрятавшись в ближних кустах, они удостоверились, что на костер было действительно возложено его тело. Они уехали лишь после того, как к основанию был поднесен факел, а оглядываясь, видели на небе оранжевое зарево. Сингх не пережил своей восемьдесят первой раны, и похваляться ею уже не будет. Пламя поглотило не только его, но и надежды раджпутов на то, чтоб изгнать нас из наших новых владений.
Дабы отвадить уцелевших мятежников и всех прочих от попыток умыслить какое-либо зло против нашей державы, я вновь решил поступить по обычаю Тимура. Мною отдан приказ обезглавить тела убитых врагов, а из отсеченных голов сложить пирамиды на каждом перекрестке дороги отсюда до Агры. Пусть надежды наших врагов гниют вместе с этими головами.
Вечером Хумаюн явился в тот отсек огромного алого шатра отца, который служил его личными покоями. Перед его мысленным взором вновь и вновь возникали образы битвы, голова полнилась честолюбивыми мыслями о его собственном месте в новой державе. Он должен наследовать отцовскую власть. В конце концов, он ведь старший сын, хотя по традиции, шедшей еще от Тимура, старшинство само по себе не обеспечивало наследования. Но ведь он еще и сын Бабура от его любимой жены. Не говоря уж о том, что сумел хорошо проявить себя в бою. Может быть, ему удастся поднять вопрос о наследовании прямо сейчас? Или, по крайней мере, получить новую командную должность, исполнение которой поможет ему произвести на отца надлежащее впечатление.
Раздвинув тяжелые золотистые занавеси, отгораживавшие личные отцовские покои, он увидел Бабура распростертого на низком диване с расшитыми золотом кремовыми и пурпурными подушками. Рядом валялась серебряная трубка. Он отрешенно смотрел куда-то перед собой, а появления сына, кажется, даже не заметил. Подойдя поближе, Хумаюн увидел, что выражение лица у отца блаженное, а зрачки расширены. Протянув руку, он осторожно потряс Бабура за плечо. Тот заморгал, потом его взгляд сфокусировался.
— Хумаюн, когда ты вошел?