Перед самым домом лежала, выделяясь на снегу, мусорная куча. Вороны клевали ее и с хриплым криком кружились в воздухе. Корнил Саввич, радостно улыбаясь, сказал:
– А право, тут можно охотиться. Прежирные бестии!
Он посмотрел на ворон и прицелился палкой.
– Пожалуйте, пожалуете! По лестнице, сюда! Не бойтесь, что скрыпит: новый дом, осенью строен, еще не успел устояться.
Холодная стеклянная галерея окружала второй этаж. Корнил Саввич вел гостя мимо нечистых корыт и матрацев, которые, по его объяснению, вымораживались во избавление от некоторых мучителей, неразлучных будто бы со всяким новым домом.
– В опилках заводятся… самозарождение!
Наконец он постучал в дощатую некрашеную дверь. Вышневолоцкий зажал нос; какая-то маслянистая вонь отравляла воздух квартиры. На перегородку брошены были платья, полотенца и просто тряпки.
Красивая женщина, цыганского типа, с болезненным худым лицом и неопрятными волосами, выглянула и спряталась.
– Жена – Марья Саввишна, – молвил Корнил Саввич и потер руки.
Вышневолоцкий вошел по приглашению хозяина в небольшую светлую комнату.
Каштановый сеттер с умными, как у человека, главами лежал на ковровой подстилке. Перед ним стояла чашка с нетронутой овсянкой и вода в разбитом горшочке. Увидав хозяина, сеттер слабо повилял хвостом.
– Моя гордость! – вскричал Корнил Саввич, – несказанной красоты! Кличка – Перл. На стене, под стеклом – похвальный лист Перлу. На собачьей выставке всех удивил! За него двести дал, а пятьсот предлагали, да я отверг. Еще не дошел до того, чтобы собаками торговать. Перлушка, милый Перлушка! Что приуныл, брат, что призадумался? Болен, бедняжка! Не хочется к ветеринарам обращаться – живо уморят, Марья Саввишна, давала ему серку? Перлушка, милый мой Перлушка!
Корнил Саввич нагнулся, пес привстал и лизнул его в губы.
Вышневолоцкий сел на венский расшатанный стул и поднес к носу свой белый надушенный платок, потому что все еще не мог привыкнуть к зараженному воздуху, который, однако, не смущал хозяев. Бедность и неряшливость царили в комнате. Постель в углу незастлана. Вороха газет, между которыми видное место занимал «Разговор», валялись на комоде и на полках покосившейся этажерки, на столе. Сырость намочила обои. Внизу двойных рам были сделаны деревянные желобки, и их наполняла вода, струившаяся со стекол.
– Неприглядное жилище? – спросил Втуненко. – Семнадцать рублей плачу, – ух! как трудно достаются. Марья Саввишна, нам бы закусить чего-нибудь! А главное, водочки, водочки! капельку!
Он показал на пальце, сколько именно водочки.
– Корнил Саввич, я считал вас гораздо старее, – начал Вышневолоцкий. – Ни одного седого волоса… Сколько вам лет?
– Шестой десяток идет… Что, молод?
– «Василия Темного» я читал еще в первом классе гимназии… помню, с картинкой.
Втуненко закинул голову и хвастливо посмотрел на Вышневолоцкого.
– Теперь не пишут исторических романов, – сказал он.
Вышневолоцкий не возразил ничего.
– Нет той эрудиции! – начал Корнил Саввич, помолчав. – Марья Саввишна, помнишь «Силуэт»? Это – их сочинения!..
Марья Саввишна вошла с тарелкой в руке и с графинчиком.
Вышневолоцкий встал.
Марья Саввишна была в красной кофточке, застегнутой не на все пуговицы: их недоставало там, где они более всего были нужны. Поставив завтрак на стол, Марья Саввишна протянула гостю руку.
– Здравствуйте, не взыщите за угощение. Я, Корнил Саввич, купила наваги на десять копеек, да гусиных ланок.
Вышневолоцкий понял, что воздух был отравлен навагою, которой он терпеть не мог.
– Ну, будем же здоровы! – произнес Корнил Саввич, держа рюмку у рта. Он медленно проглотил водку, помотал головой и налил Марье Саввишне. – Она пьет не хуже меня!
– Неправда! Вот уж неправда! Я пью для удовольствия, а ты из жадности.
– Что же вы не закусываете? – спросил Корнил Саввич.
– Они непривычны к нашей пище, – произнесла Марья Саввишна. – Кушайте лапки.
Вышневолоцкий взял лапку.
– Почему нападаете вы на Лавровича? – начал Вышневолоцкий. – Я сейчас поеду к нему, и, может быть, недоразумение, которое возникло, мне удалось бы уладить.
– Ах, нет, напрасная забота-с! – вскричал Корнил Саввич. – Я одному только удивляюсь, что как вы, будучи истинно либеральным писателем, можете находиться в каких-то отношениях с господином Лавровичем? Господин Лаврович держится устарелых взглядов, несмотря на свою сравнительную молодость, и принадлежит к партии Страстного бульвара[5]. Да-с.