– Затруднение в том… – Болейн выдерживает дипломатическую паузу, – что Гарри Перси и моя дочь, кажется, зашли слишком далеко.
– Что?! – восклицает кардинал. – Вы хотите сказать, мы все-таки говорим о сеновале в теплую ночь?
Кромвель наблюдает из темного угла и думает: Болейн феноменально хладнокровен.
– Насколько я понял с их слов, они обручились перед свидетелями. И как это теперь отменить?
Кардинал грохает кулаком по столу.
– Я вам объясню как! Я вызову его отца с границы, и если блудный сын не послушается родителя, не видать ему наследства, как своих блудных ушей. У графа есть другие сыновья, получше. А вы, если не хотите, чтобы Батлер отказался от вашей дочки и она осталась у вас на шее старой девой, забудьте и думать про всякие обручения и свидетелей. Знаю я этих свидетелей – когда я за ними пошлю, они все попрячутся. Так что я больше не желаю об этом слышать. Обручение. Свидетели. Контракты. Силы небесные!
Болейн по-прежнему улыбается. Чтобы сохранять улыбку на лице, требуется усилие каждой мышцы крепкого, жилистого тела.
– Я не спрашиваю, – безжалостно продолжает кардинал, – советовались ли вы по этому поводу со своими родичами Говардами. Мне не хочется думать, что вы затеяли вашу авантюру с их одобрения. Меня бы очень огорчило, если бы выяснилось, что герцог Норфолк ее одобрил. Очень, очень огорчило. Так что не рассказывайте мне, ладно? Идите к родичам и попросите дать вам на сей раз добрый совет. Отправьте дочь в Ирландию, пока Батлеры не прослышали, что она – порченый товар. Я не стал бы такого говорить, но придворным сплетникам не укажешь.
На лице у сэра Томаса горят алые пятна.
– Вы закончили, милорд кардинал?
– Да. Ступайте.
Болейн поворачивается в вихре темного шелка. Глаза блестят – неужели в них слезы гнева? В комнате темно, но он, Томас Кромвель, очень зорок.
– Ах да, минуточку, сэр Томас. – Слова кардинала настигают и, как аркан, разворачивают жертву. – Так вот, сэр Томас, не забывайте свою родословную. Семейство Перси – одно из знатнейших в стране. Вам, конечно, очень повезло взять жену из Говардов, но ведь Болейны, если не ошибаюсь, раньше занимались торговлей? Ваш предок был лордом-мэром Лондона, не так ли? Или я спутал ваш род с более именитыми Болейнами?
Красные пятна исчезли с лица сэра Томаса; сейчас оно бледно, словно дипломат от гнева вот-вот лишится чувств. Покидая комнату, сэр Томас шепчет: «Сын мясника», – а проходя мимо стряпчего – который сидит, сложив тяжелые руки на столе, – бросает: «Пес мясника».
Дверь хлопает.
Кардинал говорит:
– Выходи, пес.
Его милость смеется, подперев голову руками.
– Смотрите и учитесь, Томас. Вам не исправить свою родословную – а видит Бог, она еще постыднее моей. Трюк в том, чтобы напоминать им об их же собственных мерках. Придумали правила – не обижайтесь, когда я строже других требую эти правила соблюдать. Перси выше Болейнов. И пусть не воображает о себе лишнего!
– Разумно ли злить людей?
– Конечно, нет. Однако я устаю от трудов, и мне надо иногда позабавиться. – Кардинал смотрит на него ласково, и это наводит на подозрение, что следующая забава сегодняшнего вечера (после того как Болейн изорван в клочья и брошен на землю, словно апельсиновая кожура) – наставительная беседа с Томасом Кромвелем. – К кому следует проявлять почтение? К Перси, Стаффордам, Говардам, Тэлботам, да. Если уж дразнить их, то берите палку подлиннее. А Болейн… в фаворе у короля, да и вообще способный малый. Вот почему я вскрываю все письма сэра Томаса вот уже много лет.
– В таком случае милорду известно… о нет, простите, вам такое слушать негоже.
– Что? – спрашивает кардинал.
– Всего лишь сплетни. Я бы не хотел вводить вашу милость в заблуждение.
– Нельзя говорить и не говорить. Выкладывайте.
– Да просто женщины болтают. Мастерицы. Жены суконщиков. – Он ждет, улыбаясь. – Я уверен, вашей милости не до бабских пересудов.
Кардинал со смехом встает из кресла, тень прыгает по стене. Рука стремительно тянется вперед, вседосягающая, словно десница Божья.
Однако когда Бог сжимает пальцы в кулак, они хватают воздух. Человек, только что стоявший напротив, теперь на другом конце комнаты, у стены.
Тень колышется и замирает. Кардинал неподвижен. Стена ловит ритм его дыхания. Кардинал склоняет голову (волосы в свете камина окружены нимбом), смотрит на пустой кулак. Растопыривает исполинскую, в отблесках пламени пятерню. Упирается ею в стол, и она исчезает, сливается с камчатной скатертью. Лицо кардинала в тени.