Вокруг торфяники горели.
Леса проваливались в ямы.
И снова, словно в сказке древней,
ходили сторожа ночами.
Кружили по деревне сонной
и колотушками стучали,
чтоб те, кто спал в тревожной дрёме, –
под этот стук спокойней спали…
…Я помню год тот с малолетства –
и страх, и запах гари в доме.
И что ровнее билось сердце
под мерный стук – прекрасно помню.
И, повзрослев тогда, наверно, –
забыть смогу теперь едва ли:
жара… торфяники горели…
и колотушки в ночь стучали.
Генка
Мальчик любил наблюдать за тем, как
море играет палитрой оттенков.
Мальчика звали Прохоров Генка –
девятилетний шкет.
Море плескалось – и билось в скалы,
чайки, охотясь, в волну ныряли…
Лет с той поры утекло немало.
Боже мой, сколько лет!
Мы корешились… то бишь дружили.
В тайне от мам Беломор курили.
Генку лечили от лейкемии –
плох он был. Очень плох.
"Геночка умер…", – рыдалась фраза…
…Я б и не вспомнил о том ни разу,
если б не тонкая книжка сказок
с дарственной "…от Г. Прох.".
Шахматы…
Мы – очень мирные игрушки.
Нас – тридцать две в одной коробке.
Мы все друзья и все подружки,
но это так, пока мы здесь…
Но здесь лежать наш срок – короткий,
поскольку Ваньке и Андрюшке
устроить шахматную бойню
неймётся – прям на стенку лезь!
Вот-вот поставят нас на клетки
воинственные эти детки.
И нам придётся есть друзей –
от скромных пешек до ферзей…
Ёлки
Прошло очередное Рождество,
На улицу выбрасывают ёлки,
И с ними – отсверкавшими – родство
Я чувствую и берегу осколки
Ушедшего всего.
Как ждали в детстве мы, мальчишки, эти ёлки.
Не потому, что блёстки там встречались и шары.
Шары те били мы на мелкие осколки –
нам только ствол был нужен для игры.
Из тех стволов – варганили мы клюшки:
двор ожидал хоккей – не с шайбой, а с мячом.
Крестились, видя нас, подъездные старушки…
нам было наплевать: всё было нипочём.
Мы были молоды! И мы не рассуждали
про жизни преходящность и т.д.
Играли во дворе; совсем не в виртуале
тогда играли мы, сейчас играют где.
Как далеки те годы! Мать честная!
Подумать страшно – пять десятков лет.
И половина нас – на лёд уже не встанет.
А половины нас – уже на свете нет.
Сменились времена. Пришли иные игры.
И во дворах гниют, лишённые любви,
другие ёлки, сбрасывая иглы.
Другой финал у ёлок… Се ля ви.
Такой большой мальчик
Фильм назывался "Такой большой мальчик". Кто его помнит сейчас? А я помню. Мы с мамой смотрели его в ДК "Победа", когда я был во втором классе. Сам фильм мне не понравился. Не было там ни приключений, ни перестрелок с врагами. А был мальчик, который в моём возрасте принял на себя ответственность главы семьи. Тяжёлый был фильм. Об эвакуированных во время войны семьях.
А вот маме фильм понравился. И, выходя из кинозала, она сказала: "Сын, как бы я хотела, чтобы ты был таким же!". И фраза эта мне запомнилась и помнится до сих пор. Помнится вовсе не потому, что я захотел "быть таким же", а напротив, потому, что не захотел. "Я не хочу быть похожим на кого-то, даже ради того, чтобы маме было хорошо!", – эта мысль возникла у меня тогда. Возникла впервые в жизни, осознанно и чётко. В ней было что-то предательское, я чувствовал, что она не правильная, ужасная, но ничего не мог с собой поделать, не получалось у меня думать иначе. Да так и не получилось никогда. И ведь я и тогда понимал, что имела в виду мама, что вовсе не о том я думаю, но всё равно отторгал и не принял эту фразу.
Вот так я и стал большим мальчиком.
Но это не всё, что хочу сказать.
А вот если бы не было того фильма, той фразы, той мысли – каким бы я был сейчас? Когда-то я часто раздумывал об этом. Сейчас – реже, но всё равно… Возможно, я был бы лучше, возможно хуже, но то, что другим – точно. И я, бывает, завидую этому другому…
Я никогда никому об этом не рассказывал. И… извини меня, мама, пожалуйста.
О том, как пополнялся лексикон…
Вы детектив хотите? Хорошо.
Был семьдесят второй. Девятый год мне шёл.
В лесу нашли девчонку молодую.
Милиции приехало – полно!
Допрашивали всех. Без толку всё равно.
Милиция работала впустую.
Пополнился словарный мой запас:
я "изнасиловать" услышал в первый раз –