— Твои мысли уже настолько затуманены?
Когда я поднял взгляд, эльдар оказался ближе. Его светящиеся силой овальные глаза впивались в меня.
— Я ведь уже видел тебя, верно? — спросил я. — На корабле, перед тем, как понял, где нахожусь.
— Я пытался связаться с тобой раньше, но твой разум был беспокоен, тебя переполняли гнев и желание освободиться. И ты едва восстановился.
— Восстановился после чего?
— Как я уже сказал, я должен обратиться к тебе по поводу стихии земли.
— Ксенос, твои слова лишены смысла.
— Возможно, это моя единственная возможность поговорить с тобой. Потом я могу не вернуться. Ты должен жить, Вулкан, — говорил мне ксенос, — ты должен жить, чтобы стоять в одиночестве на страже врат. Лишь ты один способен исполнить этот долг. Ты один — наша надежда.
Я нахмурился, все хуже и хуже понимая слова ксеноса. И замотал головой, решив, что это очередной фокус моего тюремщика, пусть и невероятно искусный.
— Мой долг? На страже врат? Какая-то бессмыслица.
На солнце набежало облако, бросив тень на мое лицо, и я сжал кулаки.
Почувствовав мой гнев, провидец отступил во свет.
— Это не фокус. Я говорю правду, Вулкан.
Я потянулся к нему, попытался схватить за край одежды, чтобы стереть эту иллюзию в пыль, но схватиться было не за что.
— Когда придет время… — проговорил эльдар, телом и голосом сливаясь с ослепительным как солнце светом, заполнявшим комнату, — ты поймешь, что надо сделать.
Упав на колени, я взревел:
— Убирайся из моей головы!
Прижав ладони к вискам, я напрасно пытался прогнать незваного гостя и вернуться в реальность.
— Хватит, — крикнул я, зажмуриваясь от слепящего света. — Хватит!
— Хватит… — прошептал я.
Свет исчез. И комната, и ксенос. Все исчезло.
Реальность восстановила свои позиции, а когда я вновь открыл глаза — на этот раз по-настоящему, — я обнаружил, что состояла она из грязного камня и темного железа.
Я стоял, повиснув на туго натянутых цепях, которые обхватывали запястья разведенных в стороны рук. На предплечье была выжжена новая отметина. И я не мог вспомнить, откуда она взялась, как и в случае с теми, что появились до нее. Но этой загадке придется подождать.
Я находился в другой тюрьме, пришедшей на смену бездонной шахте и жаровой трубе, где Керз попытался сжечь меня дотла, как я сжег эльдар на Хараатане. Это место было новым для меня, но старым по сути.
Передо мной растянулся длинный коридор. В боковые стены был врезан какой-то хитроумный механизм, состоявший из огромных шестерней и небольших, затейливых сервоприводов. Архаичность и современность объединялись в нем в творение, преисполненное той же гениальности, что была так характерна для техноискусства древней Фиренцы.
Работа Пертурабо. Я узнал ее сразу.
Пол покрывали каменные плиты, скользкие от грязи. Я подозревал, что, какой бы ни была функция этого зала, Керз провел тщательные испытания перед тем, как меня в него заключить. Камень служил лишь облицовкой — грязной подделкой, предназначенной для того, чтобы придать этой дыре мрачную, средневековую атмосферу. В альковах боковых стен дрожало пламя факелов. Невооруженному взгляду они показались бы деревянными, но и это было ложью. Они состояли из пружин и шестеренок, как и все покрытые тенями устройства в этой темнице.
Но не только обстановка отличала эту камеру от предыдущих.
На этот раз я был не один.
В противоположном конце длинного коридора, за экраном из грязного армированного стекла, сгрудились плененные люди.
В сумраке мне удалось разглядеть армейские мундиры и костюмы гражданских. Мужчин и женщин. Я не был единственным узником Керза, но едва внутри зашевелилось неприятное предчувствие, позади раздался голос:
— Ты их видишь, а они тебя — нет.
Я нахмурился.
— А ты разве не должен быть мертв?
Феррус хмыкнул — звук этот оказался удивительно мерзким, — не сводя мертвых глаз с пленников.
Он вытянул руку. Часть наруча проржавела, и даже чудесный живой металл, когда-то покрывавший кисти и предплечья, осыпался.
— Их судьба, — прохрипел он, ткнув костяным пальцем в сторону смертных узников, — в твоих руках.
Глухой металлический стук откуда-то из скрытых глубин хитроумного устройства возвестил о начале работы механизмов, встроенных в стены. Одна из самых крупных шестеренок скрипнула, преодолевая инерцию, и начала вращаться. Остальные последовали за ней, зацепляясь зубцами. Машина шумно оживала на моих глазах.