— Есть и другой выбор, — сказал он наконец. — Не хочу на тебя давить, конечно, ты вольна поступать по-своему, как считаешь правильным. Решать тебе. Но можно оставить ребенка. Мы могли бы съехаться. Попробовать пожить вместе.
Я смотрела на него вытаращив глаза: мысль об этом мне не приходила. И вдруг в моей голове закрутилось будущее, словно пленка в старинном аппарате, виды красивого дома, молодой пары с маленьким ребенком и светлым будущим, виды несвоевременного солидного счастья, нормальной здоровой семьи.
— Ты в своем уме? — заикаясь, выговорила я. — Сразу хочешь стать отцом?
— Есть вещи гораздо более глупые, если ты об этом, — ответил он. — Мы с тобой уже не дети. Тебе скоро двадцать один, а мне двадцать три. Что будет при самом плохом раскладе? Что нам терять?
Он встал со стула и пересел на диван, обнял меня.
— Понимаю, ты в смятении и ни в чем не уверена, — сказал он. — Но я тебя люблю. Я влюбился в тебя сразу, как только увидел. Мне хочется жить с тобой, заботиться о тебе. И я хочу ребенка от тебя. Может, дашь ему хотя бы шанс? Подумаешь обо всем?
Я смотрела в эти голубые честные глаза, он говорил искренне, серьезно. Он меня любит. Да и что мне, в самом деле, терять? Я помешкала, а затем кивнула:
— Я подумаю.
Он поцеловал меня, затем забрал у меня сигарету и с улыбкой потушил ее в переполненной пепельнице на столе.
— А вот эту ерунду тебе придется бросить. По крайней мере, на то время, пока ты решаешься.
Так и есть: он утешил меня. Зажег свет, привел в порядок тот бардак, в который превратилась моя жизнь.
Он вымыл посуду.
Ma che cazzo sta succedendo in questo paese?[18]
О том, что вулкан проявляет признаки беспокойства, говорят, когда его поведение становится необычным, например возрастает сейсмическая активность. Понятно, что правильная оценка такого беспокойства может иметь решающее значение при определении ситуации. Проблемы геологов, желающих предупредить о готовящемся извержении, усугубляются тем, что события, напоминающие его подготовку, часто заканчиваются без всякого извержения.
Подземные толчки возобновляются к весне, словно какая-нибудь распутица, — земля будто стряхивает с себя зиму. Хребет Рейкьянес ворочается, скрежещет зубами и пинает Южные мысы, на дорогах асфальт трескается, как старый фарфор, мост на стыке европейской и американской литосферных плит обрушивается под автобусом, полном туристов. Никто не пострадал, но все с криком убегают на твердую землю, подняв вверх телефоны: «Ма che cazzo sta succedendo in questo paese?» Видеозаписи буйства стихии облетают весь мир; можно подумать, наш турбизнес такое переживет. Жители Южных мысов устало вздыхают и снова вынимают все из стенных шкафов, укладывают парадный сервиз в ящик, прячут картины и стенные часы в гардероб. К этой постоянной встряске привыкаешь и даже не смотришь вверх, когда люстра начинает позвякивать, а по стенам дома ползут трещины.
К маю источник подземных толчков забирается под сушу, продвигается по мысу Рейкьянес по поясу разломов к северу от Гриндавика и берет курс на столицу. Там подземные толчки замирают, а потом начинают вытанцовывать между Крисувиком и горами Блауфёдль. Город содрогается, всю юго-западную оконечность сильно трясет.
— Какой бардак! — вздыхает начальник полиции. — Прежде всего жуткая неразбериха. Готовишься к настоящей катастрофе, к бедствию, а потом выясняется, что беспокоиться надо о канализационных трубах.
Он выглядит разочарованным и невыспавшимся, только что встречался с инженерами дорожно-ремонтной и водопроводной служб, которые не успевают засыпать расщелины, образовывающиеся на шоссе, и латать порванные трубопроводы. «И кому вообще в голову пришло селиться на этом богом проклятом полуострове?» — спрашивает он, не адресуя свой вопрос ни к кому конкретному в зале. Члены вновь созданного Научного совета мало-помалу подтягиваются: пять человек плюс начальник полиции, которого министр юстиции посадил на председательское место без назначения, чтобы сделать цепочку передачи приказов более короткой и прямой.