Мы были вместе, когда началось извержение в Крисувике, держались за руки и ощущали, как земля вспучивается и дрожит у нас под ногами, разверзается с каким-то подобием вздоха и вздымает к небесам небольшую красивую эруптивную колонну. Из трещины поднялись фонтаны лавы, сперва робко, а затем окрепли: алые бойкие выплески юной, незатвердевшей земли. Он раскрыл рот, как ребенок, его глаза горели от восторга, и я тоже была тронута, хотя и знала, чего нам ожидать.
Выход лавы может начаться где и когда угодно в вулканическом поясе, примерно раз в три — пять лет в этой поднимающейся из океана цепи вулканов, которую мы зовем нашей страной. И все же органы чувств как будто не желают принимать то, чему становятся свидетелями, когда земля разверзается и из ее недр истекает огонь. Нам кажется, что мы лицезрим чудо, трансцендентальное диво, изменяющее наш взгляд на мир, хотя извержение — это самое примитивное и естественное явление природы на планете. Кроме, разумеется, рождения — другого естественнейшего чуда, свидетелями которого мы становимся, ловим воздух ртом и задумываемся над тем, что вот сейчас в этот мир пришел новый человек. На планете Земля каждую минуту рождаются 250 детей, каждое столетие извергаются 500 вулканов, и тем не менее эти чудеса не желают склониться под ярмо повседневности.
В Бога я не верю, только в силы природы. К ней я обращалась, когда сама рожала детей, противопоставляла ее законы хаосу и боли во время схваток. Мой разум сосредоточивался на них, пока мое тело разрывалось пополам, он рассчитывал сопротивление и вязкость, и как земная кора вздымается над магматической камерой, земля разверзается, и давление увеличивается, пока подземные толчки не возвещают о том, что пора: начинается извержение, и магма протискивается сквозь геологические слои по жерлу к поверхности. Я мертвой хваткой вцепилась в мужа, зажмурила глаза и сосредоточилась на силах подо мною, под матрасом, койкой и полом больницы, я двигалась вниз сквозь подвал и фундамент, сквозь мягкую густую землю, шершавые камни, а затем горную породу под зданием больницы — милый сердцу рейкьявикский долерит. Я мысленно ласкала названия горных пород и минералов: оливин, андезит и габбро, плагиоклаз, пироксен и магнетит — они как заклинание, как родовспомогательная молитва из седой старины, Anna peperit Mariam, Maria Christum[28]; забытые имена всех праматерей человечества, которые до меня пропускали древние силы сквозь себя. И подо всем этим навстречу мне поднимался мантийный плюм, упругий и горячий, берущий энергию у раскаленного добела ядра внутри земного шара, бурлящего, расплавленного железа у всех нас под ногами, того лезвия, по которому мы ходим — все до единого.
«Не стесняйся проявлять чувства, милочка», — говорила акушерка, но мне этого требовалось там, где я была, окруженная горячей болеутоляющей землей. Я жаловалась при первой схватке, когда показалась головка, а затем они вырвались, мягкие, сильные и живые, ароматные, как свежевыпеченный хлеб, и я плакала, когда держала их в объятиях.
«Не перестану думать о тебе», — шептала я, прижимая его к груди.
И погладила ее по щеке: «Родная моя, я тебя не покину, буду оберегать до самой смерти».
C8H11NO3
— Это несложно, — произношу я.
— Ты ненормальная, — говорит Тоумас.
Мы сидим друг напротив друга в маленьком портовом кафе в Гриндавике. Каждый со своей чашкой кофе и сэндвичем: у него — с копченым лососем и зеленым луком, у меня с яйцом и креветками. Я думала, здесь нас никто не знает, но официант тепло приветствует меня, здоровается по имени: мол, по телевизору с тобой уже начали говорить об извержениях и землетрясениях; мол, хорошо, что по этой части дежурит такой способный человек. С тобой, мол, мы не пропадем.
Я отвечаю ему натянутой улыбкой, благодарю за доверие, расплачиваюсь за кофе и несу чашки к столику, где сидит мой любовник; руки у меня трясутся, так что кофе выплескивается на блюдечки. Он одет в кожанку, рядом на стуле лежат его шлем и перчатки; я в своей мембранной куртке и прогулочных штанах; мужу сказала, что еду в экспедицию к месту извержения.
— Везет же тебе: в такую хорошую погоду на улице работать! — сказал муж и поцеловал меня в щеку. — Езжай осторожно, я куплю на ужин что-нибудь для гриля.
Я что-то бормочу в воротник флисовой кофты; мне стыдно снова лгать, уже столько раз лгала ему, что вранье стало как бы частью меня, превратилось в серию гнойников под кожей. А казалось, что не смогу говорить неправду!