— Значит, вы обучаете их здесь свободе в нашем понимании?
Элиот был доволен, почти польщен.
— Вот именно. Вы совершенно правильно выразились, хотя точнее было бы сказать, что мы к этому стремимся. В пределах сил наших.
— А свобода вообще и свобода в нашем понимании — вещи разные?
Лицо Элиота выразило бесконечное терпение. Он взял меня за рукав своими сухощавыми пальцами.
— Я вижу, что наши взгляды не совпадают.
В этом нет ничего удивительного; кроме того, мое первое правило — всегда уважать мнение другого человека. Эта проволочная изгородь возникла в тот момент, когда определенная группа людей решила временно принести в жертву свою личную свободу в интересах той, я бы сказал, подлинно демократической свободы, которую и вы и я так любим и ценим.
Индейцы проходят здесь процесс перевоспитания, и эта изгородь поставлена, чтобы служить им защитой. Не следует забывать, что в течение последних пяти лет они находились во власти беспринципных демагогов. Нужно помнить также и о плантаторах.
— А что, собственно, нужно помнить о плантаторах?
— Нужно помнить, как они поступали с индейцами. Это же была притча во языцех. Вы толкуете мне о свободе, но, уверяю вас, у вас волосы станут дыбом, если я вам расскажу, что проделывали с индейцами плантаторы. Для них ничего не стоило споить, точнее отравить, целую деревню запрещенным самогоном и потом с помощью вербовщиков угнать их всех на плантацию. Конечно, индеец был волен оставаться на плантации или уйти домой, но он отлично знал, что если вернется в деревню, то интенденте спустит с него шкуру и отправит обратно к плантатору, потому что интенденте получил от плантатора взятку.
На минуту у меня шевельнулась мысль, что Элиот перешел в контрнаступление, но я тут же от нее отказался. Достаточно было взглянуть в лицо Элиота, чтобы понять, как он далек от этого. Да и откуда ему знать, что я из плантаторской семьи? Вообще же у меня создалось впечатление, что Элиот скорее симпатизирует мне. В его отношении ко мне даже в мелочах сквозило желание быть полезным; кроме того, он, видимо, принадлежал к тому типу людей, которые готовы разорваться надвое, чтобы одновременно и отстаивать свою позицию, и любезно выслушивать аргументацию оппонентов.
Мы снова вышли на Таймс-сквер.
— При всем том, — сказал Элиот, — я ни в коем случае не утверждаю, что, будь я плантатором, я не поступал бы, как они. Вероятнее всего, я поступал бы так же. У плантаторов было немало трудностей в особенности в те годы, когда за кофе давали не дороже, чем за морские водоросли. Они, наверное, рассуждали так: индейцам все равно хуже не станет, они и до нас умирали с голоду.
В этом был весь Элиот. Только вы готовились ухватить его за глотку, как он выскальзывал из ваших рук. Попробуйте затеять ссору с человеком, который с глубоким сочувствием выслушивает ваши возражения и искренне убежден, что лишь преходящая, легко излечимая слепота мешает вам увидеть, насколько он прав.
А кроме того, нельзя было отрицать, что в данном случае он действительно был прав.
К жестокому обращению с индейцами мы так же привыкли, как привыкаешь к жестокому отношению к животным в средиземноморских странах. Первые несколько месяцев после возвращения из Англии меня коробило многое, что я видел, но очень скоро, под влиянием окружающих, эти чувства утратили свою остроту.
Бывали годы, когда весь урожай кофе оставался непроданным и, как только положение на мировом рынке чуточку улучшалось, приходилось пускаться во все тяжкие, чтобы вернуть убытки. Тут уж было не до сочувствия погибающим индейцам.
До конца нашего осмотра я счел за благо сохранять молчание. Мне выступать в роли критика было бесцельно и не вполне уместно.
Поэтому я не препятствовал Элиоту приводить свои факты и цифры, а Эрнандесу записывать их в свой блокнот. Когда спрашивали мое мнение, я отвечал уклончиво.
Следующие несколько дней я много виделся с Элиотом. Его манера держать себя так, как будто Гвадалупа в какой-то мере была его собственностью, раздражала меня, но он вел себя дружески и всячески старался мне услужить.
Элиот жил просто, почти аскетически, в уютном домике в миле от города; за хозяйством у него смотрел слуга-ладино. Дом, сложенный из местных пород дерева, хорошо гармонировал с пейзажем. У меня мелькнула было мысль, что постройка не является чудом архитектурного искусства, но в дальнейшем выяснилось, что автором проекта был сам Элиот. Видно было, что он наслаждается, водя меня по комнатам. К моему удивлению, дом походил на музей. Одновременно в нем было что-то от монашеской кельи.