Не спеша сочувствовать Элиоту, я кивнул утвердительно.
— Это; будет конец всему, над чем мы трудились. Именно конец. Полный крах. Великий альтруистический замысел, годы труда и забот, огромные денежные затраты — все пойдет к черту. Тысячи мужчин, женщин и детей, уже вступивших на путь просвещения и прогресса, снова возвращаются к колдунам, туберкулезу, голоду. Я на вашем месте не взял бы на себя такой ответственности, Дэвид. И, ради господа бога, не говорите мне, что я могу подать на них в суд. Вы не сегодня приехали в эту страну и знаете, много ли толку бывает здесь от суда.
Я пробормотал в ответ что-то невнятное.
Неподдельное волнение Элиота было неожиданным и озадачило меня. Элиот поднялся.
— Ну что ж, — сказал он, — давайте пока на этом закончим разговор. Спасибо, что вы меня выслушали, и еще раз умоляю вас, подумайте о последствиях, прежде чем начнете действовать. Наши интересы — общие. Я хочу, чтобы вы меня правильно поняли, не примите мои слова за угрозу, но вполне возможно, что ваше будущее, не менее чем будущее Компании, зависит от того, как сложатся здесь события в ближайшие несколько дней. Мы сидим на бочке с динамитом.
— Именно так, — сказал я.
Он протянул мне руку, и когда я пожал ее, то снова почувствовал, как хрустнули его пальцы.
— До свидания, — сказал Элиот. — Еще раз прошу вас, подумайте.
Он вышел, и через несколько минут я услыхал звуки радио и тарахтение отъезжающего джипа. Я поднялся к себе, переоделся в штатское, сунул автоматический пистолет в задний карман брюк и пошел навестить Грету. К моему удивлению, номер был пуст.
Я прошел в холл, потом в ресторан и в сад, думая там встретить Грету. Ее не было. Я написал ей нежную записку, в которой обещал зайти к вечеру, а если удастся, и пораньше, и оставил конверт у портье. Потом сел в один из Элиотовых джипов и поехал в Джулапу.
Я проехал по шоссе не менее двадцати пяти километров, все время спускаясь под гору.
Дальше нужно было пройти три километра по тропе, и я оставил машину у дороги. Тропа пробиралась сквозь густые заросли, следуя по течению ручья. Вокруг было однообразно и уныло, но я люблю прогулку в джунглях; мрак от переплетающихся над головой ветвей и душный аромат гниющей листвы всегда приносят мне воспоминания о детстве, когда тропический лес был для меня еще таинственным и волнующим.
Как только я увидел деревню, я понял, что предложение Элиота окружить ее отпадает; потому-то ее, наверное, и построили на этом месте. Поросшие лесом горы охватывали Джулапу с трех сторон наподобие подковы. Вход в деревню и выход из нее был один — тропа, по которой я шел. Недвижный воздух в этом почти закрытом ущелье был душен и сладок, как подогретый сироп.
Убогая, затерянная в джунглях деревенька возникла на обломках былого величия. Посреди площади лежал наполовину ушедший в землю большой бронзовый колокол, кругом стояли полуразрушенные здания колониальной архитектуры. Высокие деревья, покрытые цветами и плодами, росли в бывших залах губернаторского дворца. Неподалеку были разбросаны индейские хижины, их было, наверное, около ста.
Косматые свиньи и бесшерстые собаки то выбегали из дверей, то вбегали назад. На рынке дремлющие женщины торговали несвежим, засиженным мухами мясом ящерицы-игуаны, тыквами, дешевыми зеркалами, сахаром и колибри в бумажных фунтиках — индейцы покупают их для детей. Население в Джулапе на пять шестых индейское, подобно тому как в Гвадалупе на пять шестых состоит из ладино, и потому здесь господствует сумрачная тишина.
Только возле церкви — церковь единственное каменное здание, уцелевшее от разрушения, — индейцы громко возносят свои молитвы, размахивая кадильницами. Повсюду зловоние от гниющих фруктов и навоза.
Я прибыл в Джулапу, но что мне делать дальше, решительно не знал. Я обошел деревню два или три раза, заглянул в хижины. Я не встретил ни одного мужчины, только двух-трех женщин, на лице которых застыло выражение деланного безразличия, да несколько нагих, истощенных малярией ребятишек. Никто не обращал на меня ни малейшего внимания.
Когда индейцам приходится сталкиваться с незнакомыми белыми людьми, они применяют простой, но действенный прием самозащиты — притворяются, что не видят их. Безвестный музыкант заунывно наигрывал на маримбе, птицы-пересмешники где-то в горах хохотали надо мной.
Я зашел в окрашенную в кроваво-красный цвет кантину «Золотая цепочка», поднял ото сна хозяина-ладино и взял стакан ярко-розового напитка, в который было подмешано немного агуардьенте, чтобы убить самых опасных микробов. Хозяин был неразговорчив.