Сперва она правила с помощью святой инквизиции и сжигала язычников на кострах. Позже, возглавляемая епископом Лас Касасом, только что выпущенным из сумасшедшего дома, куда он попал, насмотревшись пыток и казней, церковь провозгласила новый поход под знаменем братской любви. Не знавшие жалости политики в сутанах погасили костры, уволили палачей и заплечных дел мастеров и бросились в схватку с новым оружием — милосердия и терпимости.
Нищенствующие монахи отправились по горным тропам распространять учение Христово; индейцы внимали им кротко и молчаливо, порою, чтобы угодить миссионерам, даже повторяли их молитвы. Результаты не изменились. Чего не удалось добиться кровавыми пытками, не удалось добиться и проповедями. Индейцы остались при старой вере; безгласные боги дождя, урожая и смерти вышли победителями.
Как и в Гвадалупе, индейцы здесь громко и не таясь возносили молитвы богам своих праотцев. Те, кто считал неосмотрительным полностью игнорировать теологию белых, молились понемножку какому-нибудь святому, чтобы тот заступился за них перед христианским богом.
Мне было известно, что индейцы считали его богом Судного дня и возмездия, который может помешать им войти в рай их предков. Церковь посещали и ладино; это они внесли практику благодарения божества, чуждую индейским религиозным традициям.
Они покрыли стены храма выполненными по обету произведениями живописи, посвященными Сан-Фелипе — святому Филиппу, — в благодарность за оказанные им благодеяния. Здесь были сотни картин больших и малых, развешанных в полном беспорядке, по большей части трогательных, иногда смешных. На одной электротехник-ладино, выздоровевший после тяжелого поражения током, был изображен лежащим на полу; электричество выходило из его тела в виде молний. Женщина, перенесшая тяжелую операцию, лежала на операционном столе; хирург с лицом нечистого духа склонился над ней; инструмент, которым он орудовал, больше всего напоминал садовые ножницы.
Очень славная картина в углу с масштабом, указывавшим, насколько изображение на полотне уменьшено по сравнению с натурой, была даром механика, свалившегося в колодец; пострадавший был показан в момент, когда его поднимают на поверхность; он сидел верхом на ведре, на голове была щегольски нахлобучена широкополая шляпа.
Я разглядывал картины, насколько это удавалось мне в чадном свете свечей, когда кто-то сзади произнес пронзительным фальцетом;
— Добрый день, сэр.
Вздрогнув, я обернулся. За мной стоял, полуоткрыв рот, маленький человечек и дурашливо улыбался. У него было лицо лилипута, без единой морщинки, как у ребенка; из-под подбородка торчали два-три длинных седых волоса.
Косточки у него были тонкие, не толще прутьев, из которых плетут садовую мебель, а плечи, коленки и локти выступали острыми углами из-под изношенной бумажной рубахи, которую он носил в качестве облачения.
— Добрый день, — ответил я. — Вы здешний священник?
— Нет, сэр. Здесь нет священников. Я хранитель Сан-Фелипе. Это наследственная должность. Нашему семейству разрешили остаться здесь, когда священники покинули храм, потому что святой возлюбил нас.
Он смолк, но рот его остался полуоткрытым, между губами виднелся язык. Я понял, что передо мной слабоумный. Слабоумие наделило его этой страшноватой вечной юностью и стерло все признаки расового различия. Его можно было принять за белого так же, как за индейца.
Хотя он, по всей вероятности, был индейцем, он беседовал со мной без малейшей робости.
— Вы пришли, сэр, сделать какое-нибудь приношение святому?
В первую минуту я был озадачен и не знал, что ответить.
— Если вы хотите, я сделаю какое-нибудь приношение. Что обычно дарят святому?
Я стал шарить в карманах в поисках двадцатипятицентовой или пятидесятицентовой монеты.
— А что, святой излечил вас от болезни или укрыл вас от опасности?
— Может статься и так, но я об этом ничего не знаю.
— Тогда принесите ему цветы. Их можно купить у входа. На пять центов будет достаточно. Святой не принимает дорогих подарков.
Важно, чтобы подарок был от души.
Я пошел с ним ко входу, купил за пять центов букет синих цветов у стоявшей там женщины, и мы направились вместе в желтый, дымный от курений сумрак храма, к святому.
Как я и ожидал, это оказался заурядный образчик храмовой скульптуры. Сто лет тому назад, когда вера еще не ослабла, церковные мастерские выпускали их тысячами. Скульптор с большим тщанием отделал пышные складки на одежде святого, но ему не хватило вдохновения, чтобы передать возвышенное выражение лица, и общие результаты оказались посредственными, Лицо статуи было почти черным. Это не удивило меня. Индейцы не могут поверить в праведность и милосердие святого с белой кожей — пусть он десять раз святой — и стараются как можно скорее закоптить ему лицо курениями, иногда даже тайком красят его. Этот святой был теперь настоящим индейцем — простецкий, скромный в своих требованиях; даже позолоту и пурпур своего одеяний он дружественно прикрыл слоем сажи. Что было странным, это белая хлопчатобумажная рубаха, надетая на черный торс Сан-Фелипе.