— Почему на нем рубаха? — спросил я карлика, стоявшего рядом со мной.
— Когда индеец боится, что его хотят убить, он приносит сюда свою рубаху, и святой обычно соглашается поносить ее. Потом ни пуля, ни нож ее не берут.
Карлик широко осклабился, довольный, что сумел удовлетворить мое любопытство.
Меня вдруг словно осенило.
— А чья же это рубаха?
Так прямо нельзя было спрашивать.
— Индеец принес ее, сэр. Какой-то индеец.
Сейчас, если я не буду осторожен, он уйдет в свою раковину, и я не услышу ничего, кроме отговорок.
— Индейцы глупый народ, сэр.
— А что, это первая рубаха, что принесли святому за последние дни?
Улыбка карлика застыла и казалась грустной гримасой. Он покачал головой. Теперь я больше ничего от него не добьюсь. Индеец не будет лгать у статуи святого, но никто не заставит его и сказать правду. Впрочем, внезапное тупое упорство моего собеседника было красноречивее слов.
Я решил подойти к нему иначе. Я усомнился в чуде.
— Ну, а между нами, как вы сами думаете, может рубаха спасти человеку жизнь?
Карлик кротко вознегодовал:
— Конечно, сэр. Если святой согласился ее надеть, человек в безопасности. Когда мой отец еще был мальчиком, это было раньше, чем он стал хранителем святого, у нас было индейское восстание. Индейцы радели свои рубахи на святого, и пуля их не тронула.
— А что с ними случилось потом?
Я не слышал, чтобы хоть одно индейское восстание окончилось победой.
— Власти им уступили. Потом пришли солдаты, увели их и повесили, но, пока они носили эти рубахи, пуля их не брала.
Хотя все разъяснилось, мои достижения ограничивались пока только уверенностью, что люди, которых я ищу, действительно в Джулапе и прячутся в джунглях поблизости. Каким способом установить с ними связь, я по-прежнему не знал. Я вышел из церкви и машинально — больше идти было некуда — зашагал обратно к «Золотой цепочке», не переставая раздумывать, что делать дальше. Хозяин спал в той же позе, в какой я его оставил, а полуощипанные грязные куры разгребали земляной пол.
Я только собрался разбудить его, как мое внимание снова привлек портрет Бальбоа, благожелательно взиравшего со стены. У меня явилась неожиданная мысль.
Я наклонился к спящему и слегка потряс его за плечо, он не проснулся. Я выглянул в дверь, никого не было видно, собаки, дремавшие на солнце, не шевелились. Я снял плакат со стены и, разложив на столе, написал прямо на портрете крупными буквами: «Чиламы, прячущиеся в Джулапе! Я, ваш отец, президент Бальбоа, обещаю вам прощение и свободу. Возвращайтесь и сдайте оружие!» Я подчеркнул слова «прощение» и «свобода» несколько раз, потом добавил: «Ничего не бойтесь!»
Я свернул плакат трубочкой, сунул за пазуху и снова пошел в церковь. Наступили самые жаркие часы дня, молящихся почти не было. Свечи догорели, в церкви было темно несколько индейцев спали на полу. Карлик тоже исчез. Я пошел прямо к нише, где стоял святой, и приколол плакат к надетой на нем рубахе.
Больше у меня дел не оставалось. Было два часа пополудни, день был тяжкий, душный, стояла почти экваториальная жара. Весь мокрый от пота, я вернулся в кантину выпить на прощанье; меня мучила сильная жажда.
Я проглотил две порции лимонада и уже собрался выйти, когда свет на улице вдруг померк с такой быстротой, как бывает лишь в кино.
Всего минуту назад дышавшее зноем небо казалось обесцвеченным, как это бывает днем в тропиках в это время года; сейчас оно стало багровым; я знал, что польет дождь. В нагорье уже больше месяца, как сезон дождей миновал, но здесь, в тропической зоне, он еще только шел к концу. В любой момент могли набежать тучи, небеса разверзнуться и пролиться на землю.
Я стоял в дверях и наблюдал. Горы за деревней вдруг исчезли из виду, будто их никогда не было. Упали первые капли дождя и, словно маленькие спелые плоды, падая, забарабанили по железной крыше кантины. Потом стена грозового ливня вломилась в деревню; в продолжение двух часов гром потрясал горы и дождь со свистом сек землю; пол в кантине превратился в неглубокое озеро, по которому плыли утонувшие тараканы. Такого ливня мне не приходилось еще видеть, и я вспомнил о судьбе испанских конквистадоров в их первой столице Альмалонге; кратер вулкана Агуа наполнился водой, а потом вода низверглась на город и смыла его.