Дождь разом перестал, показалось солнце и засияло всеми цветами радуги в каплях, падавших с крыш и с деревьев. В деревне вода стояла по щиколотку; с милю тропа походила на неглубокую речушку. Когда я вышел на шоссе, оно уже подсыхало; вода, сбегая, оставляла островки песка и ила. Подушка на сиденье джипа сочилась, как мокрая губка. Я выжал ее, бросил на заднее сиденье и уже уселся за руль, когда мне бросились в глаза следы шин на мокром песке по другую сторону шоссе.
Я был поражен; так я был уверен, что здесь можно просидеть неделю и не встретить машины!
Немного поразмыслив и почувствовав беспокойство, я развернул машину и медленно поехал вниз по шоссе, приглядываясь к следам на песке. Они начинались у края шоссе за ближайшим поворотом. Не требовалось особого сыскного таланта, чтобы установить, что машина еще недавно стояла у шоссе, — кустарник был помят и поломан, — рядом с пещерой, в черной пасти которой сейчас клокотала белая пена. Видно было, что колеса буксовали, когда машина брала невысокий подъем; дальше виднелись следы двух мужчин, которые спустились к шоссе, чтобы сесть в машину. Размер покрышек и фирменный, рисунок на резине были в точности те же, что у моего джипа. Не возбуждало сомнений также, что этот другой джип прибыл сюда до того, как начался дождь, и уехал, как только шоссе очистилось от воды, — может быть, всего несколько минут назад.
Без особого удовольствия я сделал сам собою напрашивавшийся вывод: кто-то следовал за мной по пятам. Но кто же? В Гвадалупе насчитывалось не менее полудюжины джипов, и, разумеется, покрышки были на всех единого образца.
Возникали и более тревожные вопросы: зачем понадобилось за мной следить и что удалось установить моим преследователям?
Когда я вернулся в отель, Греты уже не было. Меня ждала записка, набросанная карандашом; когда я увидел на конверте знакомый небрежный почерк, сердце у меня упало, я знал заранее, что там будет написано.
«Дорогой мой, — прочитал я, — самолет в четверг отменен. Мне предлагают доехать на попутной машине почти до самого Кобана. Я решила согласиться. Как всегда, я была счастлива повидаться с тобой, как всегда, хотелось поговорить о многом, но это у нас никогда не получается…» Здесь полстроки было тщательно зачеркнуто «…боюсь, что тебе больше нечего мне сказать, и я думаю, что мне надо уехать поскорее, — так будет лучше. Извини, пожалуйста, что я вчера вечером надулась и так глупо себя вела. Мне было с тобой очень хорошо». Я читал эти строки и видел Грету, стоящую у конторки портье и наскоро пишущую мне эти фразы. Все ее поступки были непосредственны, и я утешал себя мыслью, что ей будет достаточно раз взглянуть на Кобан, где она не была с детских лет, чтобы изменить свое решение.
Если бы я мог найти удобный предлог, чтобы отказаться от завтрака у Стернов, то непременно сделал бы это. Отъезд Греты расстроил меня, и мне ни к чему было делать приятное лицо и идти к людям, которых я почти не знал. Я провел с Гельмутом Стерном всего лишь полчаса в присутствии Элиота, жену же его совсем не видел. Стерн был археолог, служивший в «Юниверсал Коффи Компани» Единственным утешением было то, что я мог потолковать с ним об археологии.
Стерны построили свой дом на холме, возвышавшемся над Гвадалупой, и вид из их окон восхитил бы всякого, кому не надоела тропическая природа. Стерну она приелась. Мы стояли у смотрового окна, — когда вы нажимали кнопку, стены раздвигались в обе стороны и уходили в специальные пазы, — и глядели вниз на яростно расцвеченные утесы, на деревни, затерявшиеся в джунглях, на фруктовые деревья, увитые бледными бутонами растений-паразитов.
— Если хотите знать, я ненавижу все это, — сказал Стерн. — Не думайте, что я преувеличиваю. — Он сумрачно усмехнулся. — Эта комната построена, по плану Элиота. Чрез две-три недели мы сбежали отсюда и едим теперь на кухне, где из окна виден только задний двор и курятники.
Несколько птиц, похожих на ворон с блестящим черным оперением, опустились на дерево и затараторили что-то сварливыми голосами, как видно, по нашему адресу. Гельмут с отвращением покачал головой. Лиза — его жена — была кроткая маленькая женщина с таким измученным выражением на увядшем лице, как будто она все время страдала от головной боли; от нее пахло свежестью и чистотой, как от яблока.