Элиот выслушал мой приговор, раздумчиво морща губы.
— Я уже говорил вам, он любит виски. Индейцу виски не по карману, и он рассудил, что лучше остаться городским головой и пить виски, чем работать пеоном на плантации. Он, конечно, считал, что из нашей затеи ничего не получится. Не мы первые пытаемся бороться с властью шаманов. А может, он решил, что мы не посмеем их тронуть.
Я заговорил о так называемых бандитах.
Элиот пожал плечами.
— Я о них даже не думаю. Больше побегов не будет, а это главное. Так или иначе, я полностью уповаю на вас. — Он улыбнулся. — Я верю в вашу тактику, Дэвид.
Через несколько минут мы обогнали моих кавалеристов; они устало подремывали в седлах; лошади осторожно ступали по обсыпающемуся склону. Потом мы обогнали шаманов; они спускались гуськом мелкой неуклюжей рысцой, какой ходят индейцы; с обеих сторон их охраняли полицейские с ружьями наперевес.
— Что с ними будет? — спросил я Элиота.
— Не знаю. Должно быть, ничего худого.
Надеюсь, нам удастся подержать их немного под замком. Вы знаете, как трудно в этих странах добиться судебного решения.
Он включил репродуктор, послышалось хныкание саксофона. Через несколько минут показалась Гвадалупа.
Не успели мы проехать и ста ярдов по улице, ведущей к Калье Барриос, как я почувствовал, что в городе что-то неладно. Был тот самый час, когда лавочники запирают свои лавки, быстро переодеваются в новые, аккуратно отглаженные костюмы и направляются фланирующим шагом на пласа, чтобы свершить перед ленчем три-четыре тура вокруг памятника Свободы. Но сегодня площадь была пуста и в воздухе таилась какая-то угроза, напомнившая мне Гватемала-Сити в канун схватки Армии освобождения с регулярными правительственными частями. По пути к Калье Барриос мы увидели впереди вооруженного человека. Он походил на статиста из очередного фильма о Сапате.
— Постойте, — сказал я Элиоту. Это еще что такое?
— Где? Ах, это. Наверно, виджилянт. — Элиот был весел и невозмутим. — Мне говорили, что в городе набирают виджилянтов.
Знаете, гражданская самооборона. И не удивительно — они опасаются беспорядков.
— Вот как, — сказал я. — Остановите машину. Я выйду.
Элиот высадил меня, и я кинулся догонять вооруженного человека, хотя решительно не знал, что я буду делать, когда поравняюсь с ним. Он шагал не спеша, в десятке ярдов от меня. Я почти не сомневался, что это один из головорезов, появившихся в городе за последние дни, и меня тревожила мысль, что его патронташ и маузер, висевший за спиной, — из городского арсенала. Улица словно ослепла от солнечного света, двери были на замке, на окнах спущены жалюзи. Автоматические радиолы в двух кантинах исполняли песни мексиканского певца Хорге Негрете; радиолы были пущены на полную мощность, и весь квартал содрогался от опьяняющего меланхолического рева; посреди пустынной пласа сидела и выла собака.
Я повернул за угол вслед за так называемым виджилянтом, но он вдруг исчез. На улице не было ни души; она была раскалена и сверкала под полуденным солнцем. Я огляделся, потом подумал о кантине «Ты да я», хотя было маловероятно, чтобы незнакомец успел добежать до нее, пока я заворачивал за угол. Я направился к кантине, заглянул внутрь через вращающуюся дверь потом вошел. У меня установились недурные отношения с хозяином, и он уже раза два вмешивался, чтобы оградить меня от ссор, которые пытались затеять со мной его клиенты. В кантине никого не было, хозяин стоял за стойкой. Я ожидал обычного приветствия, но он глядел мимо меня, через мое плечо. Лицо его хранило непроницаемое выражение, и весь он словно съежился. Он не хочет здороваться со мной, подумал я и в ту же минуту услышал сзади тихий скрип повернувшейся двери. Я оглянулся. Передо мной стоял ладино, — он догадался, что я его преследую, и решил поменяться со мной, ролями.
Как только я взглянул ему в лицо, я сразу же понял, что он хочет меня убить. Я мог прочитать это и на лице хозяина. Но ладино упустил, момент. Я стоял прямо перед ним, и он не знал, как поступить, хоть и был вооружен до зубов. Озадаченно ухмыляясь, он сжимал и разжимал кулаки. Ему следовало стрелять прямо от двери, пока я стоял спиной; но сейчас он не решался действовать. Угадать, что это за человек, было нетрудно — контрабандист, промышляющий, должно быть, и мелкими грабежами, из тех, кто за десять долларов всегда готов убить индейца, а за двадцатку — и ладино.
Он пьяница и курильщик марихуаны, как и вся эта братия, но у него свой кодекс чести: человека, с которым он не ссорился, он может пристрелить только из засады либо всадить ему нож сзади между лопаток. Чтобы убить человека, стоящего к нему лицом, требуется ссора, обида, которая давала бы повод к убийству.