— Почему нет музыки?
В углу стояла огромная автоматическая радиола; над ней был установлен игрушечный кукольный театр; а еще выше висели изображения святых, украшенные увядшими цветочными гирляндами, и теплилась свеча. Второй ладино подошел к радиоле и почтительно похлопал ее по сверкающим бокам.
— Увы, джентльмены, должен признаться, я не обучен грамоте. — Он оглянулся на нас и скорбно покачал головой. — Не поможет ли кто из вас?.. Видите ли, я без ума от «Прощай, блаженство» в исполнении Негрете. Если в здешней программе его нет, тогда послушаем «Смертный грех».
Мы с моим ладино обменялись взглядом и направились к радиоле. «Прощай, блаженство» нашлось. Второй ладино опустил пятицентовую монету в контрольное отверстие, и оба они придвинулись к радиоле, стараясь сохранять равнодушное выражение лица, но на самом деле боясь упустить из виду даже малейшее движение рычажков, которые, как живые существа, выбрали намеченную пластинку и установили ее на диске проигрывателя. Занавес кукольного театра взвился, крохотные запыленные фигурки музыкантов склонились к своим инструментам, потом послышалось мощное мурлыканье электрического механизма, и Хорге Негрете запел. Оба ладино одновременно протянули руку, чтобы усилить звук, и все, что было в комнате, завибрировало в унисон с поющим голосом. Кукольные музыканты дергались и взмахивали смычками. Негрете хрипло умолял кого-то утолить его жажду хоть каплей любви. Иголка проигрывателя двигалась по вращающейся пластинке, подползая все ближе и ближе к пролегавшей посредине ее гладкой полоске, таившей для меня опасность, а я отсчитывал минуты и со страхом гадал, расслышу ли в этом ужасающем шуме стук лошадиных копыт о мостовую.
— Песня бесподобной красоты, — прокричал второй ладино. — Другой такой не найдешь. Давайте пустим ее еще раз.
— Лично я нахожу, что Негрете еще лучше в «Марии Долорес», — проревел в ответ мой ладино. — Нет ли здесь этой пластинки?
Он наклонился, всматриваясь с видимым усилием в список репертуара; из заднего кармана его брюк торчала рукоятка пистолета какой-то старой системы.
— Да вот она, — сказал я. Монету я уже держал в руке.
Оба ладино снова придвинулись к радиоле и по-прежнему, не отрывая глаз, следили, как рычажки, ловко ухватив новую пластинку, кладут ее на диск проигрывателя. Игла заковыляла по разбитым бороздкам, послышался уже знакомый храп тигра, потом загремели струны космической гитары. Ладино словно осели.
Тела их утрачивали напряженность и угловатость по мере того, как музыка заполняла необъятную пустоту души. Они двигались как будто в полусне. Второй ладино ласково оглаживал сверкающие бока радиолы, словно это была его любимая девушка.
Я неслышно отделился от них и подошел к дверям. В этот миг из-за угла показались кавалеристы моего патруля. Я вышел на улицу, они увидели меня.
Виджилянты еще парили над землей, убаюканные чудовищной какофонией гитар, когда солдаты вбежали в кантину и разоружили их. Сержант Кальмо, улыбающийся и свирепый, поставил их у стенки, приказав держать руки на голове. Затем вышел ко мне через низкую вращающуюся дверь и отрапортовал:
— Жду дальнейших приказаний, капитан.
— Спроси их, почему они не сдали оружия, когда в городе объявлено военное положение? — приказал я. Я знал: то, что последует сейчас, не доставит мне удовольствия. Я вошел в кантину вслед за сержантом. По знаку Кальмо хозяин выключил радиолу.
— Почему вы вооружены, осквернители материнского ложа?
Сержант задал свой вопрос тем ненатурально спокойным голосом, которым почему-то принято вести допрос в Гватемале. И первый и второй ладино были выше его; на голову. Ладино с тиком мрачно замигал, но ничего не ответил.
— Ты слышал, что я сказал, осквернитель материнского ложа?
— Я не оглох, сыночек.
— Дай ему.
Один из кавалеристов, тяжело ступая, пересек комнату, примерился и ударил ладино по, лицу. Он тоже был приземист, и ему пришлось вытянуться во весь свой рост, чтобы удар пришелся по цели. Ладино не шелохнулся, словно ударили не его.
— Почему ты вооружен? — спросил Кальмо ласковым голосом.
Сведенный тиком глаз ладино слегка приоткрылся.
— Хочешь знать, как меня зовут?
— Зачем?
— Для того, сыночек, чтобы обращаться ко мне, как того требует вежливость.
— Дай-ка ему еще, — сказал Кальмо. — Как следует.
Улыбаясь во весь рот, кавалерист подошел вплотную к ладино и стал бить его по лицу, неуклюже размахивая кулаками. Я заранее решил оставаться безучастным и боролся с подступающей тошнотой. Кальмо обернулся ко мне с притворной растерянностью.