Кранц чуточку обиделся, но в этот момент принесли виски, и атмосфера разрядилась. Он взял в руки бутылку с уже знакомым мне горцем в шотландской юбочке на этикетке, понюхал пробку и с фальшивым негодованием потряс головой.
— Ah, ces gens! Все же это лучше того, что они выдают за «Бурбон».
Мы чокнулись, и Кранц любовно похлопал меня по плечу.
— Ну как ты жил в Палине?
— В Гвадалупе, — поправил я, чувствуя, что мои последние надежды улетучиваются.
— Ну, разумеется. Я почему-то всегда путаю ее с Палином. Конечно, Гвадалупа. Преотличное место. Повторяю тебе, ты счастливец.
Здесь, например, просто нет житья. Что такое Гватемала-Сити? Город, набитый отелями, в которых непрерывно происходят съезды промышленников. С тем же успехом можно поселиться в Буффало.
— Я думал, ты за это время стал уже военным министром. А как у тебя с гватемальским подданством?
Кранц взял со стола гладко отполированную бронзовую модель парусника, с минуту угрюмо разглядывал ее, потом обернулся ко мне.
— Знаешь, что они сделали со мной, Дэвид? Превратили меня в полицейского. — Он засопел, как ребенок, требующий, чтобы его утешили. — Я — старый вояка. Я люблю, чтобы пахло порохом. А что я теперь? Гестапо в единственном лице.
— Никто не виноват, что ты немец, — сказал я. — У вас твердо сложившаяся репутация.
— Всегда находятся сумасбродные мальчики в армии и в министерствах, которым кажется, что их обходят по службе. Тогда они затевают тайные заговоры. Потом выбалтывают свою тайну, хорошеньким девочкам, с которыми спят; участвовать в заговоре здесь считается очень шикарным. Что происходит дальше? Хорошенькая девочка знакомится с другим молодым человеком и хвастает ему тайной первого, потому что спать с заговорщиком считается тоже очень шикарным. — А потом мы отправляемся ночью к молодому сумасброду, вырываем его из объятий плачущей матери, уводим к себе, угощаем полубутылкой коньяку и пускаем ему пулю в затылок.
— Испытанные немецкие методы.
— Не воображай, что мы, немцы, любим этим заниматься. Я лично никогда не присутствую при казни, уверяю тебя. Терпеть не могу.
— И все же, за вычетом этих неприятных деталей, ты, кажется, живешь в свое удовольствие?
Кранц отрицательно покачал головой, его толстые щеки заколыхались.
— Нет, такая жизнь не по мне. Я люблю неожиданности, приключения. Ходить на официальные приемы, пить коктейли с американским вице-президентом, расстреливать по ночам рыдающих мальчишек, а потом служить молебны за упокой их души — все это не по мне.
Я здесь просто задыхаюсь. По натуре я кочевник. — Кранц рыгнул и потер рукой начавшее обозначаться брюшко. — Я лев, упрятанный в клетку.
— В таком случае, может быть, ты поддержишь меня. После того, конечно, как прочтешь мой доклад.
— Конечно, я тебя поддержу, можешь не сомневаться. Но мы с тобой, Дэвид, в разном положении. Ты как-никак устроенный в жизни человек. Временно ты был выбит из колеи, не спорю, но скоро тебе отдадут твою финка.
В газетах уже сообщалось о сроках возврата.
А тогда все образуется. Тебе еще не поздно жениться; ты народишь троих или четверых детей; отправишь их в Старую Англию, чтобы они получили там настоящее образование. Я же всего этого лишен. Я человек без родины, и бродяжничество у меня в крови. Но мне будет приятно узнать, что ты в тихой гавани.
— Боюсь, что этого не предвидится. Тихой гавани, во всяком случае. И я не такой олух, чтобы поверить, будто они отдадут мне мою финка раньше, чем выжмут из меня все, что им потребуется…
Я замолчал, потому что Кранц больше не слушал меня. Шорох в соседней комнате становился все отчетливее, и наконец послышалось женское покашливание, мелодичное, но настойчивое. Я понял, что мне нужно уйти, и поднялся.
— Так скоро, Дэвид? Ты ведь и минуты не посидел. Давай условимся, когда ты придешь.
— Мой доклад, — напомнил я. — Ты обещал посмотреть его.
— Разумеется, как же иначе. Слушай, у меня идея. Ты вечером свободен? Да? Отлично.
Давай пойдем куда-нибудь, немного развлечемся и кстати потолкуем. А я пока что прочитаю твой доклад. Значит, до вечера. Часам к десяти тебя устроит?
— Вполне. Я заеду за тобой.
— Отлично. Мы поищем какое-нибудь тихое местечко. Может быть, немного музыки?.. А? — Он замялся. — Ты не возражаешь, если я приглашу одну даму?
— Нисколько.
— Если ты захочешь тоже прийти с дамой, будет очень мило.
— У меня сейчас нет дамы, — сказал я.
Дама Кранца оказалась ослепительной большеглазой мулаткой из Ливингстона. Ливингстон — город на Атлантическом побережье, где живет большинство гватемальских негров. Она была обернута в кусок золотой парчи — наряд певички из негритянского джаза — и ритмично покачивалась под тихий перезвон своих побрякушек, словно танцуя все время с невидимым партнером. Английскому языку в Ливингстоне учатся по кинофильмам, и Анета называла и Кранца и меня «бэби». Мы сели в такси и поехали в «Эль Галлито». Когда Анета на минутку отошла, Кранц, оглядевшись, не слышит ли его кто, сказал мне хриплым шепотом: