— Что ж, друзья, вот вам угощение. Маловато на этот раз, но вы ведь знаете, у нас и у самих не густо. Так что не обессудьте.
Из толпы индейцев вырвалась женщина. За спиной у нее был привязан младенец. Она подбежала к столу и схватила миску с посоле.
Следом кинулась вторая женщина. Потом все женщины побежали к столу. Исхудалые, с изможденными лицами мужчины еще крепились.
Гости за нашим столом расположились поудобнее, чтобы следить за ходом этой незатейливой драмы. Вот одна из женщин потащила своего мужа за руку. Кто-то захлопал в ладоши. Я почувствовал, что задыхаюсь от стыда.
Сопротивление было сломлено, толпа распалась. Мужчины и женщины, отталкивая друг друга от стола, боролись за каждую миску посоле. Я не заметил, когда они принялись за агуардьенте, но опьянели они мгновенно. Женщины, пошатываясь, отходили от стола, некоторые валились, словно сраженные пулей, и я снова убедился, что пьяная индианка, если у нее за спиной привязан младенец, всегда падает ничком.
За нашим столом послышался смех, некоторые аплодировали пьяным выходкам индейцев.
Когда я встал из-за стола, все почтительно поднялись, а дон Игнасио проводил меня в дом и спросил, какие будут распоряжения на завтра.
Когда я ответил, что с утренним поездом уезжаю в Гвадалупу, дон Игнасио заплакал. Что мне было сказать ему? Все равно он ничего бы не понял. По его понятиям, да и в глазах большинства помещиков, он был превосходным слугой. Стоило ли тревожить старика рассуждениями, основанными на понятиях, совершенно ему чуждых? У меня все равно не хватило бы храбрости выложить ему свои чувства, сказать, что родной дом не вызвал у меня ничего, кроме нестерпимого отвращения.
К нам подбежал мальчик и сказал, что пьяные индейцы начали между собою резню.
Я оставил чемодан у конторки портье в «Майяпане» и прошел прямо в бар. Там была Грета. Она сидела на высоком табурете у стойки, полуобернувшись и поглядывая на дверь, точно я назначил ей здесь свидание и опоздал на две минуты. Я подошел и пожал ей руку, стараясь ничем не выдать своего волнения.
— Алло, милый, — сказала она.
Она откинула голову для поцелуя, но я сделал вид, что ничего не вижу. Мне было приятно сознавать, что на этот раз я полностью владею собой. Никаких других чувств я не испытывал, разве только еще легкое удивление от встречи.
— Уже вернулась?
В баре было полно народу, и мне нетрудно было играть свою роль.
— Я пробыла там недолго, да?
Я сел на табурет рядом, жестом велел бармену наполнить бокал Греты и заказал себе порцию джину. Потом передумал и заказал двойную порцию. Грета, по обыкновению, была безвкусно одета, и я, наслаждаясь своим хладнокровием, стал раздумывать, чем, в сущности, она меня привлекает. Я не переоценивал прочность своей позиции. Опыт уже показал, что хладнокровия у меня хватает ненадолго. Пока я спокойно отметил, что рот у нее безукоризненной формы, и подивился тому, что эти губы, не раз израненные поцелуями любовников, неизменно обретают вновь свою свежесть и очарование.
— Выпьем, — сказал я. — Что у тебя там стряслось?
— Пустяки, — сказала она. — Получилось очень глупо. Не будем об этом говорить.
— Не будем, если тебе не хочется.
— Я так счастлива, что снова здесь. Ты мне рад?
— Я всегда тебе рад.
— Я не думала, что получится так глупо.
Глупо и унизительно. Они просто выгнали меня.
— Я мог сказать тебе это заранее. Ты им чужая.
— В помещичьем доме живет теперь двенадцать семейств. Я попросила маму, чтобы мне отвели отдельную комнату, но она не вправе ничего решать сама. Она делает только то, что ей велят старейшины. Я никому там не нужна. Чтобы остаться у них, я должна непременно выйти замуж за индейца, но они мне прямо сказали, что ни один индеец не возьмет меня в жены.