Мы сели в скрипучий, позвякивавший бубенцами кеб и отправились в парк Аламеда.
Там мы сперва послушали игру духового оркестра, потом накупили себе лотерейных билетов, старательно выбирая счастливые номера, потом сфотографировались на фоне намалеванных небоскребов и космопланов у бродячего фотографа, закрывавшего голову черным платком, потом пошли в индейскую деревню посмотреть, как грустные, трудолюбивые микстеки чихают за своими ткацкими и гончарными станками.
Гвадалупа стояла вся озаренная под темно-прозрачным небесным сводом, поддерживаемым с четырех углов куполами церквей. Стаи голубей сверкали над головой, как брошенные в небо металлические стружки.
Все это выглядело несколько призрачным, словно появление ширококостных, розоволицых, самонадеянных, туристов с хозяйскими голосами превратило город в декорацию какого-то спектакля, в котором сами жители города участвовали лишь как статисты, обеспечивающие нужный режиссеру сентиментальный фон. Они театрально дремали в своих лавчонках, театрально преклоняли колена на паперти церкви, театрально пьяные сидели у заборов в тени своих широкополых шляп. Весь этот мираж был сфабрикован Элиотом, чтобы привезенные им, почтенные, вполне реальные люди могли насытить свою страсть к нереальному. В данный момент я не был подготовлен к тому, чтобы критиковать иллюзии человечества. Иллюзии, за которыми гнались туристы, были самого незатейливого свойства. Мы, прочие, в погоне за своей долей миража обращаемся к религии, к театру и, конечно, к любви; и все мы вместе — религиозный фанатик, сияющий от восторга турист и влюбленный — объединены общим благословенным даром: вера возносит нас над реальностью. Не по этой ли причине и я был сейчас так счастлив?
Элиот — ангел-хранитель иллюзорного мира, явился нам вдруг во плоти; ему предшествовали неотделимые от его личности барабаны и саксофоны. Джип резко затормозил у тротуара, дверца распахнулась. Элиот стоял рядом со мной.
— Вильямс! Какой очаровательный сюрприз!
Я готов был поклясться, что на лице у него была непритворная радость. Я вынужден был представить его Грете.
— Мисс Герцен, я счастлив с вами познакомиться. Я слышал, Дэвид, что вы подали в отставку. Должен сказать вам, я просто расстроен. Что мы будем делать без вас, без вашей помощи? Вы справлялись великолепно, несмотря на все трудности. Можете себе представить, как я был огорчен этой историей в Джулапе! Вы там хлебнули горя. Верьте мне, виновные не уйдут от возмездия. Вы надолго к нам, мисс Герцен? Побудьте с нами. Что бы вам ни понадобилось, я всегда к вашим услугам.
Да, Вильямс, чуть не выскочило из головы, — я надеюсь, что вы и мисс Герцен окажете мне честь и пожалуете сегодня вечером ко мне.
Скромная пирушка для близких друзей. Мы отметим открытие сезона. Никаких вечерних костюмов, разумеется.
Я выслушал эти любезности с самым сумрачным видом и даже не помню, ответил ли что-нибудь вообще, хотя Элиот был, конечно, уверен, что мы приняли его приглашение.
— Какой симпатичный человек, не правда ли? — сказала Грета. — Любезный, воспитанный и как он тебя любит!
— Откуда ты взяла?
— Ну, по всему видно. По тону, по обращению. А что, разве он тебя не любит?
— Не знаю, — сказал я. — Может быть, и любит.
— Фальшь легко отличить. — Грета сжала мою руку в своей. — Ты не замечаешь, милый, как все тебя любят.
Я ни за что не пошел бы к Элиоту — не следует садиться за трапезу с врагом, — но Грете хотелось развлечься, и оба мы были так счастливы, что я не мог ей отказать, Элиот радостно встретил нас.
— Приветствую вас и вашу прекрасную даму.
Он выдал улыбку самого высшего разряда, которая заставила меня вдруг вспомнить о добродушного вида сахарных черепах; их продают у нас в некоторых местах в День поминовения.
Элиот снизил голос до благоговейного шепота:
— Я познакомлю вас сейчас с несколькими очаровательными, прелестными людьми.