Они, по обыкновению, отмалчивались. Через несколько минут в доме воцарилась мертвая тишина. Обычно они шумят вовсю, громыхают ведрами, стучат посудой, бьют тарелки. Я решил поглядеть, что там происходит, но их уже и след простыл. Значит, разговор о ящике шел всерьез, хотя откуда они могли все разузнать, совершенно не представляю. У Лизы на этот счет собственная оригинальная гипотеза. Самое интересное, что в обычный день ни один из них и носа не высунул бы из дома, не спросив у нас разрешения.
— Никто из них не вернулся, — сказала Лиза, грустно улыбаясь. — Симона, по-моему, и фартука не успела скинуть; во всяком случае, я его не нашла. Они бросили все свое имущество, даже новые ботинки, которые мы подарили им к рождеству. Гельмут смеется надо мной, но, уверяю вас, они узнали обо всем по звукам маримбы. Внизу в долине заиграла маримба, и они ушли.
— Глупости, — сказал Гельмут.
— Нет, милый, совсем не глупости. Когда я услышала маримбу, то сразу уловила новую, совсем незнакомую мелодию. Я даже решила записать ее и присоединить к нашему собранию на случай, если мы когда-нибудь надумаем писать книгу об индейском фольклоре.
Но потом занялась чем-то другим и позабыла.
Я уверена, что все дело в маримбе.
— Пусть будет так, — сказал Гельмут. — Как только я увидел, что слуги исчезли, я бросился в гараж, чтобы ехать в город, но, на беду, аккумулятор оказался незаряженным. Пока я добрался до города пешком, все уже кончилось, и я так ничего и не увидел. Царила общая паника. Я разыскал американцев, всех, кто был при начале событий, и расспросил их, в том числе и того малого, который ударил Мигеля и из-за которого погиб ящик.
— Удивительно, как они не убили его в тот момент, — сказал я.
— Они думали только о том, чтобы собрать обломки. Ящик разлетелся на куски, точно стеклянный; наверно, был источен червями. А сейчас самое интересное. Как вы думаете, что было в ящике?
— Не имею понятия. А что, в самом деле? Свод законов, как вы полагали?
— Нет. Там не было ровно ничего.
— Для того, кто знает чиламов, это не удивительно, — сказала Грета.
— Вот как! Почему? спросил Гельмут.
— Не знаю, как объяснить, но это вполне в их духе.
— Что же будет с чиламами? — спросил я у Гельмута.
— Один бог знает.
— Вот что я думаю, — сказала Грета с некоторой таинственностью, которая иногда на нее находила. — Они ушли туда, откуда в свое время появились. Ушли от нас, от всего, что связано с нами, так же как когда-то уходили от испанцев. Ушли в свои горные убежища и выйдут оттуда не скоро, — когда нас с вами уже не будет в живых, — выйдут только в том случае, если им предложат жизнь лучше той, какую уготовил им мистер Элиот. Я думаю, они сыты по горло нашими благодеяниями. Что, разве я не права?
Я видел, что Грета настроена воинственно и сейчас отождествляет себя с индейцами и разделяет их отвращение к цивилизации белого человека. Гельмут стал было объяснять, почему он не может стать на сторону этих пролетариев каменного века, но тут громкоговоритель объявил об отправлении двух «скаймастеров», и туристы устремились к выходу, стараясь поспеть первыми в очередь на посадку.
Еще через минуту взревели моторы первого «скаймастера», и самолет побежал по полю, слегка подрагивая крыльями, выруливая к старту. Когда он неуклюже повернул по летной дорожке, струя газа из выхлопных труб подхватила ветку, усеянную ярко-карминовыми цветами, и плотно прижала ее к стеклу кабины.
Лиза грустно и задумчиво глядела на самолет, покидающий Гватемалу.
— Что касается нашего общего друга Элиота, — сказал я, — сперва у меня создалось впечатление, что он просто сбежал и напился с горя. Выйдя из ратуши, я попытался разыскать его. В «Ты да я» мне сказали, что он вел себя очень странно. Да и голос его по телефону был просто неузнаваем.
— Теперь вам ясно почему, — сказал Гельмут, — меня пустили к нему чисто случайно: слуга принял меня за врача. Было жутковато — в комнате совсем темно, он лежит в постели, повернувшись лицом к стене. И этот изменившийся голос… По тому, что я разобрал из его слов, мне показалось, что он в сознании.
Я встретился с врачом, когда уходил от него.
— Как вы считаете, он поправится?
— Думаю, что да. Инсульт был не сильный. Конечно, прежним Элиотом ему уже не быть. Кстати, оказалось, что он на полтора десятка лет старше, чем я предполагал. Ему скоро шестьдесят пять.