В кабине, обходя грузовик, я увидел молодую женщину в зеленой кепочке. Рассмотреть не успел — стоять и приглядываться было неудобно. Кажется, островатый, чуть-чуть вздернутый нос. Кажется, с веснушками.
Появившись в дверях подъезда, Геннадий заговорил о своих заботах так, будто продолжал рассказ, начало которого я уже слышал.
— Представляешь, сколько избегал?.. Дали помощников, а они что: пока пальцем в каждую мелочь тыкал, все было нормально. Потом отвлекся, там ерунда оставалась — купить ящик сгущенки и мешок хлеба. Так этим друзьям вместо молока подсунули свиную тушенку. Хлеба вообще не купили.
Замолчал, резко крутнул головой.
— Николай, а ты чего там бродишь? Еще не знакомились?.. Смотри-ка, и тут без начальника не могут. Это, — кивок в мою сторону, — тот самый журналист, которого «злодей» Авдейко не пускал на прорыв. А это — Николай Якунин, бывший сотрудник института. Беглец-изменник. Теперь, видишь ли, ради Алаида взял отпуск.
Геннадий поднял глаза к кузову, подмигнул мальчику.
— Этих представлять?.. Мой Саша, пришел проводить. А рядом — Питкин. Поплывет с нами.
Пес заскреб лапами по борту, примеряясь, как удобней спрыгнуть на землю. Авдейко его осадил:
— Не смей, Питкин!.. Я занят.
И снова ко мне:
— Кого еще не представил?
— Женщину в кабине.
— Заметил, ишь ты — уже заметил!.. — Геннадий весело погрозил пальцем. — Женщина в кабине — наша лаборантка. Нина Маркова. Специально взял. А то огрубеете, умываться перестанете.
Словно прикидывая, как бы я выглядел в дикости, он осмотрел меня сверху донизу и задержался на ботинках.
— Турист. Нет, Николай, ты посмотри на этого туриста. Никак в Паратунку[5] собрался?.. Вот что, — продолжал он, обращаясь непосредственно ко мне, — беги за сапогами. Ботинки — это для лагеря. А на прорыве без сапог делать нечего.
Вернувшись, я увидел еще одного участника экспедиции. Он был пятым, и, как мне сказали, последним. Среднего роста, голова седая, а усы, круто свисавшие до самого подбородка, черные, без подсветки. Здороваясь со мной, он улыбнулся. Под чернотой усов белые, словно под линейку составленные зубы сверкнули необычно ярко.
— Цюрупа. Алексей Игоревич.
Еще раз улыбнулся.
— В порядке уточнения: Алеша.
К причалу, возле которого стоял военный корабль, машина подойти не смогла — не было подъездного пути. Все, что было с верхом наставлено и навалено в ее кузове, пришлось метров за триста перетаскивать на руках.
Непредвиденная работа показала, на что я способен. От ящичной тяжести тряслись пальцы. Мышцы отключились. Когда перекатывали бочку с бензином, я готов был опуститься на колени и подталкивать ее плечом.
Потом, после всего, меня стало покачивать, и я прислонился к палубной надстройке. Геннадий, увидев меня в этой позе, обеспокоенно спросил:
— Ты что?..
Сказал ему, как есть: обессилел, качает.
Он тоже прислонился к железной стене надстройки. У него тоже ослабели ноги, но только от хохота:
— Уработался… ха-ха!.. Качает. Да это… ха-ха!.. Это же корабль качает. На середину бухты вышли.
Он продолжал хохотать, а я, посмотрев, как медленно, по частям исчезает город, словно бы разворачиваясь к нам тыльной стороной сопки, на которой он разместился, почувствовал облегчение. Можно работать. Не укачает.
Благодарный Геннадию за избавление от угнетавших меня мыслей, я спросил:
— Как твои нервы, Порфирич?
— О чем ты говоришь? Слава богу, плывем. Остальное — не в счет.
«Кому это надо?»
Мужчин определили в шестиместный матросский кубрик. Нине Марковой досталась каюта старшего помощника командира. Старпом, еще до выхода в океан, принял ночную вахту на мостике.
С палубой кубрик соединялся отвесным металлическим трапом. Перед тем как спуститься вниз, мы побросали туда мешки со спальниками. При этом много топали и громко переговаривались.
В кубрике, напоминавшем глубокий с отрубленным носам утюг, стояли узкие двухъярусные кровати. Места в тупичке, подальше от входа, были заняты. Один из наших нежданных попутчиков спал, повернувшись спиной к свету и укрывшись так, что виднелась только седая макушка. На верхней койке поверх одеяла лежал в галифе и нательной сорочке крупный мужчина лет тридцати четырех. При нашем появлении он приподнялся, ткнул подушку ближе к краю, и, облокотившись на нее, с нарочитой командирской строгостью выговорил:
5